Искренний и настоящий рассказ "О сердечной памяти" очень трогает!

В Прагу я приехала с Георгием Васильевичем Боброым, доктором медицинских наук. Наша совместная работа была темой доклада на симпозиуме.

Все шло хорошо, только туман портил настроение. До слез обидно: первый раз в Праге — и не увидеть ничего из-за тумана! Кому сказать — не поверят.

Бобров здесь свой человек: во время войны довелось воевать и после не раз приезжал, так что многое перевидел. А я-то впервые сюда наведалась!

—           Не унывайте,— успокаивал он меня.— Что-нибудь

придумаем.

Георгий Васильевич позвонил своему приятелю Яну Новаку в «Союз чехословацко-советской дружбы».

—           Послушай, Ян! У нас два свободных дня, что ты предлагаешь посмотреть?

—           Все зависит от того, что ты уже успел! В любом случае приглашаю к себе, только предупреждаю заранее: жены дома не будет, уехала к внукам, так что на кнедлики и брамбораки не рассчитывай.

—           Спасибо за приглашение. Но я у тебя бывал не раз. Кроме того, со мной женщина. Я обещал быть ее гидом.

Наступила короткая пауза, и вдруг Новак обрадованно сказал:

—           А не махнуть ли нам в Братиславу? Насколько мне помнится, с тех пор, как ты брал ее штурмом, больше не попадал в те края.

—           Идея! — согласился Бобров.

Братислава встретила нас красками осеннего дня. Багряно-золотистый октябрь пришел в Малые Карпаты. На солнечных горных откосах раскинулись обширные карты виноградников. Еще древние римляне завезли сюда виноградную лозу, и до сих пор вина Малых Карпат не потеряли своей славы.

 

 

...Остановились в «Интеротеле Карлтон» на площади Гвездослава. Едва отдышавшись, наскоро перекусили и отправились к Славину — памятнику советским воинам, где в шести братских и отдельных могилах спят вечным сном шесть тысяч восемьсот сорок пять советских воинов.

Цветы, всюду цветы. Тридцать лет прошло после войны, но в праздник и в будни идут к Славину люди отдать дань тем, кто остался лежать здесь навечно.

Обходим могилы, вчитываемся в имена. Находим и женские: старший сержант Рукия Саляховна Саляхова, красноармеец Валентина Сергеевна Колоскова... Совсем молодые девчата смотрят на нас с фотографий. Новак остановился, поджидая нас возле одного из надгробий, и мы прочли имена: гвардии майор Александр Григорьевич Тепляков, гвардии лейтенант Иван Алексеевич Красулин, гвардии лейтенант Владимир Федорович Козлов.

—           С разведгруппой они первыми прорвались в Братиславу, занятую фашистами. Ребята служили в Четвертой гвардейской парашютно-десантной стрелковой дивизии

Седьмой гвардейской армии ВторогоУкраинского фронта.Группе было поручено разведать систему обороны города.Она выполнила боевое задание, а этим троим выпало остаться в городе и с помощью передатчика управлять огнем. Дом, где засели разведчики, был окружен гитлеровцами. Геройски сражались ребята, но силы были неравные. Они пали смертью храбрых — за два дня до освобождения города.

Возле одной из могил Георгий Васильевич остановился и положил цветы. Читаем: «Гвардии капитан Евгений Дорофеевич Герцев».

—           Вы знали его? — спросила я.

Женя сражался в боях за город на земле в то время, как его отец, Дорофей Дмитриевич, военный летчик, сводил счеты в воздушном бою с самолетами «люфтваффе» над Братиславой. Отец и сын воевали за освобождение этого города, но одному из них суждено было погибнуть...

В том, что Ян Новак в Братиславе свой человек, мы убедились еще на аэродроме, когда подкатила новенькая «татра» и молодой словак, распахнув дверцы машины, приветливо по-русски пригласил:

—           Просим, товарищ Новак, вас и ваших гостей! Меня зовут Иваном,— представился он, и радостные искорки запрыгали в его карих глазах.


—           Сначала в Старую Братиславу: побываем «под вехой» или в каком-нибудь винном погребке, выпьем хорошего бочоночного вина.

—           Вам придется объяснить, что значит «под вехой»,— сказала я.

—           Братиславские «вехи» — это специально отведенные помещения в домах виноделов или просто место перед домом, где продается бочоночное вино. История «вех» идет чуть ли не с тринадцатого века. Сейчас возрождают старую традицию.

—           А нельзя ли сначала немного посмотреть город?

—           Вы правы, Наталья Петровна. Наш город славится не только хорошим вином. Например, мост через Дунай. Его построили вместо разрушенного во время войны. На открытии моста второго февраля сорок шестого года присутствовал маршал Иван Степанович Конев, а восстанавливали его части Советской Армии и братиславские граждане.

Машина резко затормозила и остановилась.

— Узнаешь, Ян? Советская площадь! На этом месте в сорок пятом году было полевое кладбище советских воинов,— пояснил мне Бобров.— Здесь мы хоронили своих товарищей, и Женю Герцева тоже.

На улице Чехословацкой Армии машина снова притормозила. На углу дома 33 прочли надпись на табличке: «В апреле 1945 года здесь была размещена первая советская комендатура города».

—           Наталья Петровна, обратите внимание на памятник, мимо которого мы поедем. Это памятник Победы. Братиславцы поставили его во славу Советской Армии,— пояснил Ян Янович.— Знаешь, Бобров, о чем я сейчас подумал? Не годимся мы с тобой в кавалеры, устарели... Все о войне да о войне. После обеда отправлю вас в Городскую галерею Примациального дворца. Посмотрите известные гобелены из Мортлейка, изображающие сюжеты легенды о любви Геро и Леандра.

—           А чем займетесь в это время вы, Ян Янович?

—           Подготовкой одного интересного мероприятия,— ответил Новак.— Но за мной останется легенда, о которой еще никто не знает...

К вечеру все собрались в гостинице.

—           Погода в Праге не изменилась,— сообщил Новак.—Самолеты  не летают,  придется  возвращаться  машиной.

Иван — шофер отличный, довезет в полной сохранности. А сейчас поедем в Лимбах, в Пастушечью избу. Это километров двадцать пять отсюда.

Машина подкатила к низкому деревенскому дому с покатой черепичной крышей. Из окон доносилась музыка. Как только мы вошли в дом, оркестр заиграл «Подмосковные вечера».

—           Добрый вечер, Ян! Здравствуйте, товарищи! — приветствовал нас высокий, стройный мужчина лет пятидесяти.— Проходите, рады видеть вас в наших краях! — Это прозвучало на хорошем русском языке.

—           Знакомьтесь, председатель объединенного кооператива,— представил его Новак.— А это представители «Союза чехословацко-советской дружбы» в Словакии.— Он показал на сидящих за столами людей.

—           Хороший гость к праздничному столу вдвойне дорог! — тоже по-русски заметила подошедшая к нам женщина, уже немолодая, с фиолетовым отливом на седых волосах.— Мария,— назвалась она и, крепко сжав мою ладонь, добавила: — Голичекова.

—           Мария — женщина с героическим прошлым,— сказал Новак. Мария смущенно дернула его за рукав.— До конца ноября сорок четвертого года была в партизанском отряде, а когда стали восстанавливать в стране новую власть, пошла работать в областное управление корпуса национальной безопасности. Сейчас Мария — активный член «Союза чехословацко-советской дружбы».

—           О каком празднике вы упомянули? — спросила я Марию.

—           Ежегодно в эти дни мы празднуем День чехословацкой Народной армии. Многие из присутствующих здесь участвовали в штурме Дуклинского перевала шестого октября тысяча девятьсот сорок четвертого года в войсках генерала Людвика Свободы совместно с Шестьдесят седьмым стрелковым корпусом Красной Армии под командованием генерала Ивана Степановича Шмыго. В трудные дни на пути к Дукле родился лозунг: «С Советским Союзом на вечные времена!» Как видите, мы верны своему слову, высоко ценим дружбу с Советским Союзом.

Небольшой оркестр, разместившийся в углу комнаты, заиграл «Катюшу». Все дружно запели, затем перешли на «Темную ночь», «Полюшко-поле», «Степь да степь кругом». Пели с чувством, и я поразилась, как много здесь знают наших песен!

Стихийно возникшим самодеятельным хором руководил Йожка — так они дружески называли первую скрипку, руководителя оркестра. Он подошел к нам, продолжая играть на скрипке.

—           У нас, кого ни возьми, все со своей историей. Вот и он.— Ян Новак кивнул на Йозефа.— Весной сорок второго был призван в армию фашистского клерикального правительства, существовавшего в то время в нашей стране. Узнав, что Йозеф цыган, фашисты посадили его в лагерь. Во время словацкого восстания был освобожден и сражался в партизанском отряде.

Йозеф подмигнул Иоваку и отошел к оркестру.

—           Что же было потом? — поинтересовалась я.

—           Когда на чехословацкую землю для оказания нашему народу интернациональной помощи в борьбе с контрреволюцией вступили воинские части пяти социалистических стран и иные чехословацкие граждане поддались шовинистической, антисоциалистической пропаганде, Йозеф не скрывал своих симпатий к Советскому Союзу, вместе с оркестром играл по вечерам русские народные и советские песни в аудиториях, где было много иностранцев, преимущественно австрийцев и немцев, приехавших из ФРГ. Его пытались даже избить, но друзья заступились. Теперь он у нас первая скрипка, любимец публики.

—           Ян Янович! Вы сказали, что у каждого есть своя история, а как насчет вашей?

—           В жизни, как на белой скатерти, бывают темные пятна.

—           Надеюсь, на вашей их не больше, чем у других.

—           Как сказать... как сказать...— задумчиво произнес Новак.— Свои пятна я смывал собственной кровью.

Он отодвинул стакан с вином, достал из кармана пачку сигарет, но не торопился закуривать.

—           То, что я скажу, будет для вас неожиданностью.Постарайтесь выслушать меня и понять... Войну я начал с выстрела в вашу сторону...


Во мне все сжалось. «А как же Дуклинский перевал?» — пронеслось в голове.

Как бы разгадав мою мысль, он продолжил:

—           Перед войной я батрачил на ферме у графа. Для вас такие слова, как «граф», «батрак», звучат непривычно, а мы в те годы жили не так, как живут наши дети. Во время войны пришел черед, и меня призвали в армию. На фронте я увидел разрушенные русские города и сожженные села. Тогда я понял, на что нас толкнули, кому нужна такая война. Таких, как я, прозревших, оказалось немало. Нам удалось наладить связь с партизанами, и три ефрейтора, в том числе и я, сумели поднять группу словацких солдат и перейти на вашу сторону. Так начали мы смывать свои темные пятна.

Только теперь, когда Новак стал говорить о себе, я присмотрелась к нему. Он выглядел старше своих лет. Словно борозда, залегла глубокая складка на переносице, разделяя два пучка коротких, но очень густых, кустистых бровей.

«К чему он завел этот разговор? — думала я.— Чем все кончится?»

—           Удивительный в России народ — женщины! Подобных им я не встречал ни в одной стране, где мне только ни приходилось побывать. Мне думается, нет более сильной и более доброй души, чем русская женщина. Будучи в партизанском отряде, я узнал их ближе. Если, бывало, приходилось оказаться в деревне, они делились с нами последним куском хлеба, пуская на ночлег, укладывали нас на кровати, а сами с ребятишками устраивались на полу. Возражать им было бесполезно.

Музыканты заиграли польку. В центре комнаты закружились пары.


—           Послушай, Ян! — обратилась Мария к Новаку.—Не пора ли пригласить потанцевать гостью? Тебе все равно одного вечера не хватит на рассказы о своей жизни.

Лихо закружились Бобров с Марией. Новак подхватил меня. Несмотря на полноту, он танцевал легко.

—           Никак не предполагала, что вы так умеете!

—           Я всем обязан одной русской девушке. Это как раз та легенда, о которой я обещал вам рассказать. Но не стоит загружать сегодняшний вечер одними воспоминаниями. Как это восточный мудрец сказал?..

Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь, Дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь, Ни былой, ни грядущей минуте не верь, Верь минутке текущей — будь счастлив теперь.

—           Омар Хайям!

—           Угадали. Так давайте же радоваться текущей минуте!

...Утром мы двинулись в Прагу.

—           Всегда восхищаюсь вашим умением отдыхать,— заметил Бобров.— Поют, танцуют, никаких деловых разговоров.

—           Все разговоры и споры оставляем в кабинете.

Новак попросил разрешения закурить. Некурящий Бобров, не вынося табачного дыма, приоткрыл боковое стекло. В машину ворвался осенний воздух, пахнущий вспаханной землей и дымом сжигаемых листьев. По обе стороны широкой автострады простирались поля. Кое-где по пашне лениво разгуливали фазаны.

—           Скоро охота на фазана начнется,— заметил Новак.— Жаль, что уезжаете.— Усевшись поудобнее, Новак на минуту замолк, затем вздохнул и заговорил: — Было это в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Звали ее Ниной, Нина Архипова. Светлоглазая, светловолосая, настоящая русская березка. Не расставалась она с санитарной сумкой, даже когда спала. Уложенные под пилоткой косы иногда выскальзывали наружу и спускались по „спине, как две шелковые ленты. В такие моменты она казалась подростком. Девушек в партизанском отряде было немало, но Нина выделялась. Так случилось, что никого до нее я не любил, а полюбив Нину, не смел ей сказать об этом.

Она молодая, красивая, а я — бывший батрак, плохо говоривший по-русски, разве может она полюбить такого?

Молча поглядывал я на сестричку, мечтал о ранении —в надежде, что ее теплые руки прикоснутся ко мне. Когда в Карпатах меня ранило осколком мины, я понял, что не только Нине, но никому другому я не буду нужен. Мне грозила опасность потерять ногу, вся кость до бедра была разбита, врачи боялись, не началась ли гангрена.— Новак то и дело поправлял очки большим пальцем руки, в которой дымилась сигарета.— Наступил день операции. На дворе стоял декабрь. От крепкого мороза трещали деревья. Товарищи подбадривали меня: «Говорят, для храбрости стаканчик спирта подносят, потом сам черт не страшен!» Я лежал на операционном столе и искал глазами Нину. Хирург Лев Борисович Скляр подошел ко мне, взял за руку, нащупал у запястья пульс и спросил: «Что это вы, батенька, разволновались? Вынем все ваши осколочки, готовьтесь чехословацкую границу своими ножками переходить! Архипова, наркоз!»

Я не сразу узнал ее. Поверх марлевой маски смотрели на меня грустные глаза.

 

—           Лев Борисович,— позвал я хирурга.— Нельзя ли без наркоза?

—           Хотите выпить спирта? — удивленно спросил врач.

—           Нет. Ничего не хочу, буду терпеть!

—           Зачем же такая жертва, когда можно облегчить ваши страдания? Нам предстоит долгая и ювелирная работа. Мы-то выдержим,— пошутил он,— а как поведете вы себя, не знаю!

—           Я выдержу, все выдержу, а наркоз плохо переношу! — боясь, что в забытьи проговорюсь о любви к Нине, сказал я.

—           Ну что же, попробуем под местным, а там видно будет.

Операция шла долго. Порой я испытывал такую страшную боль, что готов был сорваться со стола. Губы искусал до крови, Нина промокала их влажным тампоном. Она стояла совсем рядом и не спускала с меня глаз, то и дело вытирая выступавшие капли пота на моем лице. Под конец операции я так был вымотан от боли, что не мог больше смотреть на Нину и, отвернувшись от нее, стал думать о родном доме. Мне казалось, что я больше никогда не увижу его, а все то, что со мной происходит,— предсмертные муки.

Неожиданно перед моим лицом возникло лицо Льва Борисовича. Он был уже без марлевой маски, без резиновых перчаток. Его уставшие глаза по-доброму улыбались.

—           Молодчина! — сказал он и положил руку мне на голову.— Предлагаю, как мужчина мужчине, хлебнуть глоточек спиртного и — спать!..

Нина поднесла ко рту мензурку. Тепло разлилось по телу, все вокруг закружилось каруселью.

...Новак достал из кармана большой носовой платок, вытер лицо.

— Ян  Янович,  если  вам  тяжело,  не рассказывайте.

—           Прошло столько лет, а как вспомню операцию, в жар бросает. Двадцать три осколка вынули из меня, три ношу в себе. Когда очнулся — а спал я долго,— меня беспокоила мысль, не выболтал ли я чего лишнего? Нина не подавала виду, ухаживала за мной. Однажды она задремала, сидя рядом на табуретке. Тихонько взял я ее руку и поцеловал. Она проснулась и удивленно посмотрела на

меня. Еле слышно она произнесла: «Яничек...»

Одно слово — и все изменилось в наших отношениях. Однажды сильно стреляли зенитки, Нина в испуге прижалась ко мне. Ее лицо было совсем рядом с моим, я не выдержал и поцеловал ее. Она ответила.

Мы встречались с Ниной и после того, как я выписался из госпиталя. Она часто забегала к нам в блиндаж и еще с порога спрашивала: «Не отстает ли на марше нога у Яна?»

Как-то раз я не сдержался и обнял девушку, но Нина, отстранившись от меня, тихо сказала: «Яничек, если ты не возьмешь себя в руки, значит, ты не любишь меня!»

Новак замолчал.

—           Она погибла? — спросила я.

—           Нет.— Новак глубоко вздохнул.— Мы расстались на польской границе. Меня с товарищами перебросили в Первый Чехословацкий армейский корпус. Война нас как свела, так и разлучила. Долгое время мы переписывались, а потом связь прервалась.

—           И вы ничего не знаете о ней?

—           Два года тому назад я. был в Москве, один мой советский товарищ помог разыскать ее. Нина стала врачом, работает в детской поликлинике, живет в Грозном. Знаете, я не выдержал и позвонил в Грозный. Услышал ее голос! Она ничего не знала обо мне... У нее нелегко сложилась жизнь. Первый муж погиб в автомобильной катастрофе. Нина снова вышла замуж... У нее двое сыновей. После звонка переписка возобновилась. Моя жена поначалу возражала, но потом поняла, что все осталось в прошлом. У нас четверо взрослых детей. Трое сыновей женаты, растут внуки. Скоро дочь выйдет замуж. Мы решили с женой пригласить Нину в гости. Обещала приехать весной, в День Победы.

—           Ян Янович, что заставляет вас искать встречи с ней?

—           Хочется просто встретиться. Прошлое, как эхо, отдается во мне. Раньше я боялся этой встречи... А сейчас хочу еще раз поблагодарить за то, что она спасла мне жизнь. У нас, в Словакии, мужчины моего возраста говорят: «Я стал немолодым, но еще красивый!» — И он провел рукой по седеющим, все еще густым волосам.— Не подумайте, Наталья Петровна, что бес мне в ребро! Просто хочу ее повидать...

Дремавший все это время Бобров неожиданно заговорил:

—           Я бы на месте твоей жены семь раз подумал, прежде чем разрешить тебе эту встречу. Сколько мы с тобой вместе соли съели, а ты ни разу не рассказывал мне об этом!

 

— Ты ведь не женщина, мог бы меня и не понять. А вот жена поняла! Разное у нае с ней в жизни было, но я говорю всегда, когда она уезжает к детям в гости: «С тобой тяжело, но без тебя еще тяжелее. Приезжай поскорей!» Мы прожили с ней большую жизнь, и изменить уже ничего нельзя...

Похожие фото (0)
Рассказ
Да, для того чтобы переломить судьбу, чтобы, осознав свою ошибку, признать ее и шагнуть навстречу истине, навстречу новой жизни, нужно иметь немалое мужество и недюжинную силу воли. Немало православных священников, католических ксендзов и духовных
Семейный рассказ
В доме только и разговора, что скоро у нас появится невестка. Интересно, какая она? Разное о них говорят. Одни   хвалят,  другие   осуждающе   отзываются   о   своих невестках, так что трудно понять, хорошо или плохо, если она есть. Брат у меня
Потрясающие люди и потрясающий рассказ
Все с нетерпением ждали конца високосного года. Он оказался тяжелым во всех отношениях: и лето дождливое, и осень ранняя, и зима не зима. Уже декабрь на дворе, а снег по ночам ползет с крыш, как на санках, и гулко плюхается на землю. Днем градусник
Рассказ-
Как тяжело и как нелегко дается спортивная победа,где-бы она не проходила и вам предоставляется дорогой читатель уникальная возможность совершить удивительное путешествие за самые кулисы спорта к самым профессиональным спортсменам и понять их
Настоящий рассказ о жизни и разводе!
Маринкины родители разошлись окончательно. Оставался один нерешенный вопрос. Игорь Якушев, отец Марины, настаивал на размене однокомнатной квартиры. Девочка, играя с куклой, молча наблюдала за перебранкой родителей. Она пыталась понять, как будут
Рассказ у красивых женщин свои причуды
ЛЕЛЬКИ НА ПРОБЛЕМА —           И почему я такая несчастная? — думала про себя Лелька.— При живой матери и отце чувствую себя сиротой. Когда мама приходит в школу на родительское собрание, девчонки с завистью говорят: «Твоя мама самая красивая!»
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Популярное
Реклама