—           Легко сказать — жив остался! А как по земле-то ходить? — причитала она.

—           Теперь протезы делают,— успокаивал ее хирург.— С ними еще и танцевать будет. 

—           Нет! — возражала Ксения.— Чего нет, того не приставишь. Не приведи господь вам без рук остаться! Какие бы протезы ни сделали, к операции вас не допустят. Всех нас его ноги кормили. Тракторист же он, тракторист!

Девочки, глядя на мать, начинали всхлипывать и прижиматься к ней своими хрупкими плечиками.

До беды Анохин не жаловался на здоровье и после операции стал быстро поправляться.

Как только к нему разрешили пускать посетителей, первыми явились сотрудники районной и областной газет.

Пришел и виновник случившегося, с отцом и матерью. Они, не смущаясь, благодарили Анохина за спасение сына, обещали помощь по хозяйству и щедро отпускали подзатыльники десятилетнему Степке. В заключение фотокорреспондент сфотографировал пострадавшего со спасенным и на второй день привез несколько газет, где были помещены снимки.

От газет шел запах типографской краски. Анохин не спеша полистал газету, почитал о готовности тракторного парка к севу и, тяжело вздохнув, стал рассматривать фотографию, где был изображен он на больничной койке, рядом с растерянным Степкой.

Прочел коротенькую заметку под фотографией и отложил газету в сторону. Ее подхватили больные, и загуляла она от кровати к кровати.

Андрей смотрел в окно. Высоко в голубом небе проплывали белые, рыхлые облака, и, что в эти минуты творилось в его душе, никто не ведал.

Из больницы Анохин вышел на костылях. Ампутированные ноги его были одна чуть короче другой. Прищурив глаза, он посмотрел на солнце. На скулах заходили желваки, и было слышно, как заскрипели зубы.

Ксения молча, искоса поглядывала на мужа. У крыльца больницы стояла колхозная подвода, на которой она приехала за мужем.

Степка с матерью пришли с ними попрощаться.

—           Прости меня, дядя Андрей! — переминаясь с ноги

на ногу, еле слышно произнес малец, виновато опустив

голову.

Андрей потрепал Степку за непослушный чуб.

—           Да что уж теперь! Только впредь смотри, куда кидаешься. Коза что? А вот как бы тебя не стало, так мамка сейчас слезы лила бы!

—           Я теперь и близко к рельсам не подойду.

—           То-то же! Жизнь у тебя, Степка, вся впереди, ее нужно очень достойно прожить, береги ее,— закончил Анохин и, опираясь руками о борт телеги, подтянулся и сел, глубоко провалившись в настланное душистое сено.

Мать Степки подошла к Ксении, прощаясь, вложила ей в руку небольшой сверточек, завернутый в белый, горошком, платок.

—           Что это? — удивилась Ксения.

—           Это от нас... на лечение,— покраснев, произнесла Степкина мать.

—           Чего-чего? — строго переспросил Анохин.— Больше ничего не придумали? Я не из-за денег вашего сына спасал, а прожить и так проживем! Верни, Ксения! — приказал Андрей.

—           Как же нам вас благодарить! Ведь сына спасли, сами инвалидом стали! — женщина всхлипнула.

Эти слова как ножом полоснули сердце Андрея.

—           И слезы ни к чему вам, во всяком случае! — буркнул сердито Анохин.— Бывайте здоровы! Трогай, Ксения.

Телега заскрипела и покатилась. Степка с матерью смотрели ей вслед, пока она не скрылась.

...Откуда беды ждать, человек не знает. Демобилизовавшись после войны, Андрей стал водить трактор, а Ксения учетчицей в правлении работала. Веселый был парень Андрей, да и Ксения от него не отставала. От матери унаследовала звонкий голос и умение песни народные петь. В свободное время оба в самодеятельности участвовали при колхозном клубе. Вскоре и поженились. Жили не тужили. И вдруг такое приключилось...

Тяжело переживал Анохин инвалидность свою. «С войны пришел целневредим, а тут на тебе. Заклинила меня жизнь, пригвоздила в полном смысле!» — сокрушался Андрей.

Стали к нему дружки-приятели захаживать, каждый со своим «горючим». Раз выпили, другой. Ксения не мешала. Жалела она мужа сильно, сама переживала и про себя думала: «Пусть немного дуплу успокоит!» Как заметила, что Андрей в одиночку прикладываться стал, возразила, а он возьми да замахнись на нее костылем.

—           Что ты в моей жизни понимаешь? Я же теперь таракан домашний! — прикрикнул Андрей и ударил жену костылем по плечу.

В этот миг Ксении показалось, что всему пришел конец и жить больше ни к чему.

Она выбежала из комнаты в прихожую, плечи судорожно затряслись. Сдерживая рыдания, она чувствовала, как горячие слезы катились по щекам.

Сердце сжалось от боли. Зазвенело в ушах. Она обхватила руками голову, закрыла глаза и, заглатывая ртом воздух, старалась плакать бесшумно, чтобы не услышали девочки.

Наконец Ксения, как бы захлебнувшись, тяжело всхлипнула. Она расстегнула ворот блузки и чуть спустила рукав с плеча, где четко вырисовывалось красное пятно. Плечо горело жаром.

С окаменевшим лицом Ксения села на лавку. Со скрипом отворилась дверь. Бледный, с трясущимися губами, появился Андрей. Громыхая костылями, он подошел к жене.

—           Прости меня! — проговорил он.

Ксения сидела неподвижно. Долго тянулось молчание. Ксения старалась перебороть себя. Простить сразу было трудно, но и не простить она не могла.

—           Извини. И прощай,— тихо сказал он.— Что тебе со мной маяться?

—           С каких же пор ты меня разлюбил? — не глядя на мужа, прошептала Ксения.

Андрей низко наклонил голову, говорить ему мешал ком, подкатившийся к горлу. Собравшись с духом, ответил:

—           Может, и отпускаю оттого, что люблю... Не хочу видеть, как ты со мной мучаешься. Что заработаю, дочерям на воспитание отдавать стану, а тебе волю даю...

—           Смотри, какой хозяин нашелся! Дружки надоумили или сам дошел? — тихо спросила Ксения.

Вдруг она сорвалась с места, кинулась к Андрею, прижалась к его широкой груди.

—           Никуда, никуда я от тебя не уйду, дурень ты чубатый! Но и тебе так жить не позволю! — сквозь слезы произнесла Ксения.

Андрей неустойчиво покачивался на костылях, одной рукой гладил по голове жену.

Чтобы не сидеть без дела, приобрел Анохин нехитрый сапожный инструмент и стал приколачивать подметки да набойки.

Долго еще после войны люди бережливо к обуви относились, латку на латку лепили, так что работы хватало, и заработок в общий котел шел.

Жить они стали не лучше и не хуже других. Нельзя сказать, что все гладко пошло между ними. Всякое бывало: ссорились и мирились. Случалось, что пил Андрей.

Откуда только терпение у Ксении бралось? Росточком небольшая, пухленькая, глазастая. Уставится на мужа с укором, и этот ее взгляд действовал на него хлестче всяких слов. Андрей опустит руки, сядет за сапожный столик, зажмет голову руками и плачет, как маленький: тихо, обиженно, шмыгая носом.

Никак не мог забыть Андрей ту белую козу, из-за которой без ног остался, даже во сне она ему не раз снилась.

—           Хватит ныть! — прикрикнула как-то на него Ксения.— В город надо ехать! Не ты один без ног живешь. Сколько с войны таких вернулось, думаешь, им легче?

Прав доктор, протезы тебе пора делать.

Долго сомневался Андрей: «Что отрезано, того не приделаешь!»

Но Ксения убедила. Когда протезы были готовы и Анохин впервые встал без костылей, радовался, как ребенок. «А ведь доктор прав был, так, пожалуй, и танцевать научусь!»

Танцевать не танцевать, а ходить учиться пришлось, и довольно долго. Сначала на палку опирался, а затем и без нее пошел, переваливаясь с боку на бок.

Вскоре Анохина потянуло к людям. Через год односельчане выбрали его членом правления, а затем — председателем колхоза.

Ксения ходила счастливая, гордая за мужа, а значит, и за себя.

—           Покажешь людям, что душой болеешь,— жалеть станут. А жалость ослабляет, руки опускаются,— говорила она подбадривающе Андрею и как будто силы в него вливала.

—           Тылы у меня надежные, крепкие,— шутил не раз

Андрей.— Только я в отступление налажусь, ан мне подкрепление боевое шлют.

Ксения на это только улыбалась.

От роду Анохин был добрый сердцем, а пережив случившееся, еще внимательнее к людям стал. Бабы в селе в пример его своим мужикам ставят: «Сумел человек себя перебороть и вас уму-разуму учит, вот и слушайте его!»

Работал Анохин за троих, словно упущенное наверстывал. Вставал до петухов, шел по деревне не торопясь, приглядывался к домам и заборам. По ним определял, кто как живет, где еще нуждишка не перевелась. На заседаниях правления вопрос ребром ставил: «Выполним государственный план — свои дыры латать будем».

Колхозные дела пошли в гору. Бывшие фронтовики работали по-солдатски споро. Молодежь, уходившая в город на учебу, хотя и не вся, но возвращалась в колхоз. На них Анохин опирался, смело выдвигал молодые кадры. А чего не выдвигать? Они же грамотные, здоровые. Многие после школы к ним на обучение потянулись. Курсы при колхозе открыли, сократилась утечка рабочей силы из деревни.

Зачастили в колхоз «Заря» корреспонденты. Отношение к ним у Андрея Лукича свое, особое. Если другие председатели сами к себе газетчиков приглашали да с охотой рассказывали о себе и своем хозяйстве, то Анохин всячески уклонялся от расспросов о своей персоне, о делах же колхозных поручал агроному докладывать или кому-нибудь из членов правления.

—           Что-то ваш председатель нелюдимый,— удивился

однажды корреспондент областной газеты.— Мы его

прославляем, а он от нас прячется.

— А он у нас личность прославленная,— бойко ответила агроном.

—           Надо полагать,— согласился корреспондент.— Бывший фронтовик, без ног, инвалид, а духом не пал.

—           Мужик-то он бывалый, а ног после армии лишился.

—           Под машину попал?

—           Под машину. Паровозом она называется.

—           Как же это случилось? — заинтересовался корреспондент.

В области он человек новый.

—           Об этом в свое время ваши товарищи писали.

А вообще-то всему виной была коза...

...А из Степки хороший человек получился. В городе на врача выучился, домой вернулся и теперь работает в районной больнице. Хирургом. Нет-нет да и завернет к дяде Андрею. Повидаться, о жизни поговорить. «Как-никак вторым отцом мне доводится,— говорит Степан Петрович.— Жизнь мне подарил. Вот и должен я эту свою вторую жизнь сполна прожить, всю — до капельки — людям отдать». И отдает. Себя не жалеет.