Валентина Даниловна, женщина пожилая, обычно молчаливая, заметила:

—           Работа, девоньки, она и есть работа! Однако и не хуже какого-либо другого наше-то дело.

—           Может, еще скажете — лучше? — выплескивала Надя досаду.— И в снег и в дождь доставляй всякие писульки.

Надя посмотрела на стол, где были разложены письма для ее участка, покачала головой:

—           Ну что пишут! А? И чего только бумагу переводят! Читала я тут одной бабке... Она очки потеряла, прочесть сама не могла... Да куда переехали, да какую квартиру получили, да что в комнатах поставили, а что в кухне... Как Петя в школу пошел, да какими он болезнями болел...

—           Тебе все про любовь чтобы писали? — лукаво усмехнулась Варя, ее сверстница и тоже не из ближней деревни почтоноша.

—           Про любовь писать — неверное дело... Бумага все стерпит. Пишет, мол, люблю, а сам уже далеко... Письма не сближают.

Валентина Даниловна вздохнула.

—           Ты это из своего опыта, Надюша, или понаслышке?

—           Должно быть, понаслышке,— поспешила ответить за подругу Варя.— Ведь ей никто не пишет!

—           И не нуждаюсь! — резко ответила Надя.

.   Валентина Даниловна вздохнула.

—           Я понимаю тебя, Надюша! Мы тут друг о друге все знаем. Ничего не скроется. Понимаю, что промокла ты, что

в оврагах вода, что сегодня домой не доберешься, а все-таки не на это досадуешь сейчас... Но жди, не уставай ждать. Все еще у тебя будет. И письма... Вот я расскажу об одном письме.

Надя взобралась на стул, подогнув под себя босые ноги.

— Идешь от одного двора к другому,— задумчиво проговорила она,— соображаешь, что кому могут написать, а все равно не угадаешь, нужные у тебя в сумке письма или пустомельство какое.

—           Не угадаешь! — неожиданно согласилась Валентина Даниловна.— А коли не угадаешь, так считай, что в каждом письме судьба.

Валентина Даниловна помолчала и начала свой рассказ:

—           Немцев мы здесь не ждали — пришли они сразу...к самой зиме. Солдатики наши по дорогам шагали в отступ.

Снега еще не было, как вдруг мороз ударил. После дождей-то дороги смерзлись, колеи как деревянные. И вот уже впереди станции, перед врагом, никого не осталось, а на почте, как нарочно, писем скопилось видимо-невидимо.В то время, в начале войны, письма все писали, даже и те, кто никогда не писал. Начальник нашей почты, Сергей Сергеевич, тоже в отход собрался. Он все в армию просился, а был уже пожилой, и, хотя еще не вышел из призывного

возраста, военком на близорукость его пенял, не оформлял в армию-то... Прибежал он на почту вечером, это когда еще наши солдатики мимо шли, сгреб все письма на столах. В кучу сгреб. Два стола для этого составил рядом и говорит нам, почтоношам: «Если кому по знакомству успеете доставить, разбирайте! Не успеете — сейчас же все в печку!» А где же тут успеть? Эту груду не сразу и рассортируешь! Сторож дед Аким по его приказу печку разжег. Дров мы еще с лета запасли для почты. Сухие!

Из крепежного отхода, шахтеры нам завезли. Интересным был человеком Сергей Сергеевич, а дед Аким — особый дед. Отошел он в сторонку и помалкивает, пальцы из бороды не выпускает. Осуждает, стало быть! А что делать?

Придут враги, разберут эту кучу, письма прочтут... Секретов военных тогда, конечно, в письмах не писали. А что секретом считать военным по тем временам-то? Всякое и разное в письмах писалось... Кто наставление сыну давал бить оккупанта нещадно, кто с родными радостью делился, что на фронте в партию вступил, или своего командира хорошего описывал. А кто счет вел, сколько фашистов уничтожил... и везде адреса обратные и кому письмо получать.

Письмо — что двери открытые, настежь растворенные.

Сергей Сергеевич схватил охапку писем и к печке. Огонь хорошо разгорелся, гудит в печи. Вот уж ему и кинуть охапку, да взглянул на деда Акима... А тот молча эдак и с укором поглядывает... Только разве по тому, как при этом быстро, раз за разом бороденку свою щиплет — и без того реденькая у него была бороденка,— видно, как переживает. Поглядывает и молчит! Ночь темная, осенняя. Уже с неделю как электростанция не подавала энергию. Но мы и при керосиновой лампе светомаскировку соблюдали. Задул Сергей Сергеевич огонь в лампе и штору поднял. Тучи небо заволокли, и в темноте ярко выделяется зарево: деревня Лапотки горит! «А это в десяти километрах от нас»,— заметил Сергей Сергеевич.

Что он нам этим хотел сказать, наш Сергей Сергеевич? Мы и без него знали, что вот-вот и у нас запылает. Опустил он штору... Остались при свете пламени, скакавшего по поленьям в печке. Ждал он, может быть, от нас поддержки. Мы молчали. Ему все брать на себя! Одному!

Попросил он кого-то из нас зажечь лампу, фитилек разгорелся. На столах груда писем, в печке пляшет огонь. Не глядя на нас, взял он из горки первое попавшееся письмо, подержал в руке. Вскрыл конверт! И читать вслух начал. Чужое письмо читать... Впервые мы такое нарушение почтовых правил видели.

Валентина Даниловна умолкла, как бы давая девушкам осознать все напряжение той минуты, всю исключительность происходящего. И дождалась вопроса. Спросила Надя:

—           А что же в том письме?

Валентина Даниловна слабо улыбнулась. Давняя это была история, но запомнилась так, будто вчера все случилось.

Письмо шло долго, окольными путями. Два месяца потребовалось на его путь из Омска. Стоял на конверте штампик военной цензуры. Но не в цензуре оно задержалось. Ни одной в нем строчки не оказалось замаранной чернильным карандашом.

—           Не знали мы,— рассказывала Валентина Даниловна,— кто и кому пишет... Потом, потом все открылось!

Валентина Даниловна достала из сейфа треугольник военных лет. Помятый и пожелтевший от времени. Начала читать...

—           «Петька, милый!» — И стояло сразу несколько восклицательных знаков. Листок из тетради в косую линейку.

Лист развернут, строчки идут наискось. Почерк отчетливый и убористый. Кто-то старался вместить как можно больше текста.Валентина Даниловна очки поправила, чтобы разобрать этот бисер, письмо взяла Варя. Читала она, отчетливо выговаривая каждое слово:

—           «Так много хочется рассказать тебе, так многим поделиться! А какая у меня надежда, что письмо дойдет до тебя? Никакой! Не первое это письмо с дороги писала. Но надеюсь! Надеюсь. Если не найдет тебя письмо, может быть, соседи твои перешлют его? А возможно, в наших краях все по-прежнему?»

—           В сентябре письмо посылалось,— пояснила Валентина Даниловна.— И у нас тогда никто не думал, что в ноябре немцы доберутся до этих мест.

Варя продолжала:

—           «Попрощалась я с тобой и вернулась в свою родную Скородумовку. Ты как-то сказал мне, что скучная эта деревня, что строили ее торопясь, без любви и воображения: И завяла было в моих глазах родная Скородумовка, а вот пора расставаться — и такой показалась красивой... Уезжала из нее и раньше — учиться, но разве это разлука? А теперь как трудно было расставаться...»

—           Скородумовка! — перебила чтение Надя.— Это моя Скородумовка! И совсем она не скучная. Сегодня грачи прилетели. На лозинках от них темным-темно. Кому же она это пишет? Кто этот Петька?

—           Разве сейчас угадаешь? — покачала головой Варя.— Тогда был Петькой, звали, может, Петюшей, а сейчас... Сейчас какой-нибудь Петр Петрович...

—           Есть у нас Петр Михайлович! — вспомнила Надя.— Бригадир тракторной бригады. Одно время председателем колхоза был. По возрасту подходяще.

Валентина Даниловна улыбнулась:

—           Нет, девоньки! Не он! Петра Михайловича и я знаю.

—           А я зато Скородумовку насквозь знаю! — сказала Надя.— Посмотрим, кто письмо подписал.

Варя перевернула листок и прочла:

—           «Пиши... Жду... Варя»!

—           Варя? — переспросила Надя.

—           Варя! — подтвердила озадаченно Варя.— У меня редкое имя. Наташ полно, еще больше Леночек... Варя?

—           Я по Скородумовке почту разношу, ни одной там Варвары не знаю...

—           Не знаешь! — подтвердила Валентина Даниловна.— Но что это мы... давайте дальше читать.

—           «...двинулись  мы  в  поход  ночью.   Военное  время!

Дети собрались вовремя. Шли медленно. Луна освещала дорогу. А река серебром блистала... Шли на станцию. Но не на ту станцию, не на Курскую дорогу, а туда, к шахтам, на Павелецкую. Там и готовился состав».

Варя оторвала взгляд от письма, вопросительно посмотрела на Валентину Даниловну. Читался в ее глазах немой вопрос, вот-вот должна была сорваться с языка догадка.

—           Дети? — проговорила она.— Я что-то слышала об этой истории. До войны в Скородумовке был детский дом.

—           Интернат! — поправила ее Надя.

—           А кто же Варя?

Но Валентина Даниловна уклонилась от ответа.

—           Читай, Варюша, читай!

—           «...дети... Ради них, наверное, подали нам весь состав из мягких вагонов. А может быть, именно в этих вагонах не нуждалась наша армия. Что в них перевозить? Кого? Детям в них ехать было прекрасно. Мы сейчас же уложили их спать. Ночной переход утомил всех. Заснули к утру и мы, остался на дежурстве наш директор. Проснулись от пронзительных прерывистых гудков. В вагонах суматоха. Поезд стоял на какой-то станции. Гудели паровозы, выли станционные сирены. С платформы доносились чьи-то голоса: «Тревога! Тревога!» Такая меня взяла досада. Ну, куда, куда едем из спокойных и далеких от войны мест? Разве бы прилетели немецкие самолеты в нашу Скородумовку? Что им там делать?

Мы торопились высадить детей из вагонов. Над станцией высоко в небе кружил самолет. Он спокойно кружил, ничего не опасаясь. Самолет этот вполне мог быть и нашим... Но мальчишки все наперед знают! Кто-то им все уже объяснил... По звуку мотора угадывался враг. Прерывистый, волнами накатывался звук моторов. Ребята даже повторяли вслух название этого самолета — «хейнкель».

Не знаю, что случилось бы с нашим эшелоном и с другими эшелонами, которые скопились на станции, если бы этот самолет принялся бросать бомбы. Покружив, он улетел. Детей быстро усадили в вагоны, и наш состав получил отправление вне всякой очереди. Потянулись мрачные, похожие один на другой дни. Ехал наш состав. Ехал — не то слово! Не столько ехал, сколько стоял. Полагающиеся на маленьких станциях пятиминутные остановки превратились в недельные и двухнедельные стоянки.

Сначала завезли нас в Рыбинск, из Рыбинска в Ярославль, а. потом вдруг в Иваново. Стояли мы девять дней на краю болота, в большом лесу. Ребят водили в лес $а ягодами. Они никогда до той поры не видели брусники. И клюквы. Здесь клюква попадалась еще незрелой, а вот когда повезли нас в Ковров, а потом уже в Горький... когда переехали Волгу — на лесных стоянках мы уже собирали спелую клюкву».

—           Я, кажется, начинаю понимать...— воскликнула, оторвавшись от письма, Варя.— Это моя тезка была учительницей или воспитательницей в интернате? Так, наверное, Валентина Даниловна? Судя по всему, и родом она из Скородумовки! Похоже?

Девушки притихли.:

—           Это и мы угадали, когда прочли письмо в ту ночь на почте,— ответила Валентина Даниловна.— Нам легче было! Мы все эту Варю знали. Она сверстница моя...   „

—           Кто же это?

—           Кто?..— машинально повторила Валентина Даниловна.— Вот ведь и мы тогда никак не могли сообразить — кто же этот Петька.

—           Но ведь был же адрес! — не отступала Надя.

—           Адрес был. Но почтоноши из Лапотков на почте не было. И даже деду Акиму фамилия этого Петра ничего не подсказала.

—           А какая фамилия? — не успокаивалась Варя.

Валентина   Даниловна   помедлила,   потом   негромко

назвала:

—           Красков!

—           Петр Петрович? — воскликнули девушки. И сразу

замолкли.

Петр Петрович Красков — главный врач сельской больницы.И больница невелика, да входит в ее округу деревень до двадцати, что раскинулись вокруг километров на двадцать пять. О нем не писали в газетах, не имел он ни громких званий, ни высоких научных степеней. Но в каждой деревне с признательностью произносилось его имя. Не было, пожалуй, семьи, в которой он кого-то не вылечил, кому-то не спас жизнь. Варя — Варвара Петровна Краскова — учительница русского языка в десятилетке. Они же все, кто здесь собрался, учились у нее!

—           Почему у вас, Валентина Даниловна, это письмо? — воскликнула Варя.— Как вы его сохранили?

—           Сергей Сергеевич в ту ночь не сжег писем. Он дочитал это письмо, помолчал и сказал: «Ни одно ее письмо не дошло! И это не дойдет!» Тут вдруг подал голос дед Аким... Взялся он спрятать письма до поры. «Не навечно же они к нам пожалуют»,— сказал он о немцах. В погребе своем закопал железный сундучок с письмами. Сергей же Сергеевич с последними солдатами ушел.

Утром прогрохотали через наш поселок вражеские танки. На постой немцы у нас не стали. А письмо у меня! Понесла я его. Зарево мы видели над Лапотками. А вдруг да не вся деревня сгорела. Дома из кирпича ведь сложены! Кирпич остался. Все, что могло сгореть, сгорело. Страшно это, конечно, девоньки! А рассудить, там что же и могло остаться, коли держали там позиции наши, а немцы их с этих позиций сбивали. Не нашла я Петра Краснова, никого в деревне не нашла.

О том, как обратно врагов погнали, не буду сейчас рассказывать. Выгнали! Дед Аким открыл свой железный сундучок, мы письма по домам понесли. А куда же это письмо деть? То самое, что Петру Петровичу? В Омск обратно? Так не для этого оно посылалось! И дойдет ли оно обратно по запутанным войной дорогам...

—           Но ведь был же кто-то из родных у нее? — спросила Варя.

—           Если бы был! Варвара Петровна выросла в детском доме. А когда его сделали интернатом, вернулась туда учительницей. Нет, сказала я себе, не остановлюсь, пока не найду Петра Петровича. А тут из отступа со своей воинской частью вернулся Сергей Сергеевич. Проходил мимо, забежал на минутку к нам на почту. Поговорили о том о сем, как воюет, какое мы тут лихо испытали, и спрашивает про письмо из Омска. Запомнил. Посоветовал беречь письмо! Быстро ли, девоньки, а может, и долго шло — не помню теперь, но прошло какое-то время... К весне уже клонилось все. Вдруг — письмишко в адрес нашей почты. Тогда каждый у нас знал про Петра Петровича. Сообща письмо это читали. А тут от него самого письмо. К нам... К почтовым работникам. Спрашивает, не приходило ли в его адрес писем.

Чего проще послать ему письмо по адресу полевой почты. А мы все обсудили и решили: нельзя рисковать в таком деле. Вдруг опять письмо затеряется. Вдруг не найдет его. От себя ему написали и в Омск по адресу отправили его военный адресок. Ну, а дальше что же вам рассказывать? Войне конец. Жизнь везде пошла налаживаться. Лежало письмо у меня в столе на почте. Не писал к нам больше Петр Петрович. А тут вдруг утром перед самой разноской спрашивают меня. Гляжу, люди совсем незнакомые. Молодые. Двое. Он и она! Вышла я к ним на крылечко. Боже мой! Да это они! Варя! И он!.. Весна была. Вода кругом. Снега таяли. Он в хромовых сапогах, она в ботинках. Резиновые сапоги тогда редкостью были.

«Вы Валентина Даниловна? — спрашивает он меня.— Нам,— говорит,— на вас указали. Вы хранили письмо, пока мне его от руки все не переписали и вдогонку за моей частью не отправили».

«Было,— говорю,— такое дело. И посейчас письмо-то у меня хранится».

Улыбаются они оба, светло, хорошо улыбаются. Он и говорит:

«Письмо что! Не за письмом я пришел. Приехали мы к вам спасибо сказать. Вот она, та самая Варя, а я Петька. Потеряли мы друг друга, да вы, Валентина Даниловна, помогли нам».

Тут его спутница... Варя... не выдержала. Поклонилась мне, да и расцеловались мы. Эх, не дожил дед Аким до этого денечка! Он тогда упреком своим остановил Сергея Сергеевича! Спасибо! Вернулись они оба в наши края! Он опять стал у нас врачом сельским, она — учительницей. Ну, а как они жили и как теперь живут, так это вы не хуже моего знаете!

Солнце прогрело оконные стекла. Валентина Даниловна подошла к окну, по-хозяйски сняла бумажную проклейку и распахнула обе створки. И сразу комната наполнилась птичьим гомоном. Стоял над станицей грачиный грай.