В Очамчире единоверцев не было. Ближайшая община находилась в Сухуми. Но вскоре вслед за мной под Очамчиру переехало еще пятнадцать семей пятидесятников из Запорожья, и мы зажили своей маленькой, но тесной группой. Я вновь стал руководящим.

Именно здесь, под Очамчирой, как я теперь понимаю, и начался перелом в моей жизни. Я веровал истинно и глубоко, много размышлял над Библией, вновь и вновь осмысливая различные толкования тех или иных текстов.

Среди верующих есть разные люди. И даже в одной общине люди хотя и верят в общих чертах в одно и то же, но каждый верует немного по-своему. Как в лесу проселочная дорога то и дело на трудных местах разбегается на множество объездов, а выйдя на сухую, ровную почву, вновь вбирает их в себя, так и любое вероучение— в понимании простых положений и несложных библейских текстов почти все верующие единодушны. Но стоит встретиться более трудному, как это единодушие рассыпается на различные толкования. И чем сложнее текст, тем больше толкований.

Но это применительно к пресвитерам, проповедникам и наиболее грамотным и развитым рядовым верующим. Большинство же в общине составляют люди и не очень грамотные и не очень развитые. Поэтому одна из главных обязанностей руководителей — добиваться правильного и единого понимания верующими всех положений вероучения.

Я вряд ли добился бы каких-либо успехов и в проповедях, и в миссионерстве, и в руководстве верующими, если бы не умел соотносить свои слова и дела с тем, что диктовала окружающая жизнь. Конечно, вера была для меня превыше всего, но от жизни тоже никуда не денешься! А жизнь человеку, привыкшему размышлять, подкидывает порой непростые задачки.

Одна из особенностей пятидесятничества — вера в пророчества. И до поры до времени я полностью веровал во все, что предрекали наши пророки и пророчицы. Но постепенно в моей памяти накапливалось все больше случаев, когда пророчества не сбывались.

Так, в Томаковском районе Днепропетровской области был пророк Прохоренко. В свое время он предсказал, что одна из женщин нашей общины, давно уже болевшая, скоро умрет. С тех пор прошло уже лет двадцать, однако эта верующая жива и поныне.

Одна из моих родственниц строила с мужем новый дом. А местный пророк (дело было в Калинковичах) предсказал, что не успеют они достроить дом, как моя родственница умрет. В общине это пророчество восприняли всерьез, некоторые даже стали обсуждать, на ком женится муж после ее смерти. А эта женщина жива до сих пор.

Но бывали вещи и похуже. Помню, как из общины ушли несправедливо осужденные молодые супруги. Шура попала в больницу, и ей в бессознательном состоянии прервали беременность, так как ее продолжение угрожало жизни молодой женщины. А пророк объявил, что ему было откровение, будто Шура специально избавилась от ребенка с благословения мужа. И молодых супругов чуть не затравили.

Я мог бы привести немало подобных примеров. По молодости лет я быстро забывал случаи ложных пророчеств или же убеждал себя, что я еще многого не знаю и потому не могу судить о том, что еще скрыто от меня богом. Но подсознательно память хранила эти случаи, складывала один к одному, чтобы потом, уже под Очамчирой, когда в моей группе такие эпизоды пошли один за другим, выдать их все разом, словно бы неким озарением.

Среди тех, кто следом за мной переехал из Запорожья под Очамчиру, была и «сестра» Надежда Самарская. Как-то в общине возник конфликт, и мы пригласили для его разбора старшего пресвитера. Однако время шло, а старший пресвитер все не появлялся. И вот однажды «сестра» Надежда «исполнилась духа святого» и от имени бога заявила: «Дети мои, согласитесь на любой день пребыть в посте и молитве, и я пришлю к вам моего служителя, который исполнит мою волю».

Я предложил, не откладывая, совершить пост и молитву в ближайшее же воскресенье. Предложение было принято, все воскресенье мы провели в посте и молитве. Но старший пресвитер не приехал. Пророчество оказалось ложным. Тогда Самарская, спасая свою репутацию, вновь «исполнилась духа святого» и изрекла от его имени: «Дети мои, я только испытал вас, и оказалось, что некоторые не выполнили мое повеление. Они постились только до обеда, а я сказал, что нужно пребывать в посте до самого приезда моего служителя».

Эта уловка вызвала возмущение даже у тех, кто слепо верил в любое пророчество. Бог, согласно вероучению, не испытывает никого обманом. А здесь явный обман пророка.

Этот случай и много других, подобных ему, поставили меня перед сложной задачей — если пророчество от бога, то оно должно сбываться, а если не сбывается, значит, не от бога, но от человека. А как мне определить, какое пророчество истинное, а какое ложное? И как бороться 'с лжепророками?

Не от сомнений в вере или в даре пророчества, как таковом, пришел я к этим размышлениям, а от стремления к чистоте веры, к очищению ее. Ибо как мог я одобрить и допустить, чтобы грешный глас человеческий выдавался за откровение божье?

И я пришел к выводу, что почти все известные мне пророчества моих единоверцев о том, где и что произойдет,— ложные, что нет в них истины и, следовательно, не от бога они, а от лукавства и гордыни лжепророков. И тогда я стал обличать наших пророков, требуя, чтобы они прекратили лжепророчества. Если хоть раз напророчили ложно, доказывал я, то уже не можете пророчить истинно, ибо не течет из одного источника и горькая и сладкая вода. Я надеялся, что, очистившись от ложных пророков, мы обретем истинных.

Большинство верующих встало на мою сторону, но пророки, боясь потерять свое влияние, стали жаловаться на меня пресвитеру. Постепенно забеспокоилось и руководство. Мне стали в доверительных беседах объяснять, что, обличая лжепророков, я разрушаю веру. Если, мол, всех пророков обличишь — что от веры останется? Ведь она стоит на даре пророчества, как на одном из трех китов. Но, если возможно обличить всех пророков, удивился я, значит, и все пророчества не от бога! Да не в этом дело, ответили мне. Даже если и не от бога, а люди считают, что от бога, не надо разрушать их веру. Сегодня человек начнет сомневаться в истинности пророчеств, завтра в иноговорении, а послезавтра, глядишь, усомнится и в самом боге.

Я, однако, с этими доводами не согласился. Вера, считал я, должна быть чиста. Ведь сам Христос изобличал лжепророков. Нет, думал я, не изобличение лжи разрушает веру, а сама ложь разъедает ее, как ржавчина.

Мы прожили под Очамчирой пять лет. Пять лет работал я практически на двух работах. Пять лет вел я молитвенные собрания, проповедовал, боролся с лжепророками. Был я еще молод, но начинал чувствовать, как все больше накапливается во мне усталость. Да и здоровье мое, и без того подорванное, начинало сдавать. Первый звонок прозвенел еще в ту пору, когда меня призывали в армию. Я сразу же заявил, что не возьму в руки оружия — моя вера, мол, не позволяет мне этого. Работники военкомата много беседовали со мной, а между тем оформление призыва шло своим чередом. И я не знал, что мне делать: то я решал, что буду твердо стоять на своем и стану мучеником во имя Христово, то, представив себе все последствия этого поступка, начинал сомневаться в его правильности. Но подошло время медицинской комиссии, и проблема решилась сама собой— меня забраковали. Я до того обрадовался, что даже не запомнил тогда ни названия болезни, ни тех рекомендаций, которые дал мне врач. И конечно же не пошел больше к врачу, не подумал о том, что лучше бы мне быть здоровым и отслужить в армии, чем получить освобождение от нее по болезни. И только усмехнулся, когда один из работников военкомата сказал, что моя болезнь связана с моей верой и что, если я вовремя не одумаюсь, скорее всего, стану инвалидом. Сам я чувствовал тогда себя вполне здоровым, а кроме того, считал, что на все воля божья: захочет — пошлет испытание болезнью, захочет — исцелит.

Годы напряженной жизни сделали свое дело. У меня начались недомогания, которым я, правда, не придавал значения. Но все вместе — и усталость, и недомогания, и расхождение во взглядах с руководством — зародило во мне какую-то смутную тоску. Меня вдруг непреодолимо потянуло на родину — в Белоруссию. И в 1967 году я вернулся с семьей в Калинковичи.

Среди прочих ожиданий, связанных с возвращением на родину, я надеялся встретить здесь понимание в борьбе с лжепророчествами. Но после первой же моей проповеди на эту тему у меня произошло столкновение с епископом пятидесятников Петром Журавель. Я был горько разочарован. Значит, все руководство пятидесятников предпочитает выдавать ложь за откровения свыше? А может, и в самом деле все пророчества не от бога?

Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что, со своей точки зрения, руководители пятидесятников были правы, когда всячески противились обличению лжепророков. Начав критически смотреть на пророчества и поняв, что руководители наши стараются не столько блюсти чистоту веры, сколько борются за свой авторитет, я стал более внимательно приглядываться к жизни общины, размышлять над соответствием между религиозными заповедями и поведением верующих. Если раньше, встретив несоответствие между учением и действительностью, которое я был не в силах объяснить, я обращался за советом к старшим и более опытным «братьям», то теперь я предпочитал полагаться на собственные силы. Зная, что наши руководители поощряют обман верующих лжепророчествами, я уже ни в чем не мог им довериться. Как я мог быть уверен, что они и тут не обманывают или не покрывают обман?

И тут меня поджидало еще одно крупное разочарование. Я обнаружил, что некоторые мои «братья» и «сестры» по вере на работе тащат все,   что только могут. Везет, скажем, мой единоверец доски —- заглянул к себе во двор, сбросил немного. Один «брат» построил стены своего дома из кирпича, купленного у тех, кто этот кирпич украл со стройки. И вся община об этом знала. Когда строительство закончилось, было устроено что-то среднее между молитвенным собранием и новосельем. Петр Журавель именем бога благословил дом. А когда я ему при старших «братьях»   сказал, что нехорошо   именем бога, который заповедовал «не укради», благословлять дом из ворованного кирпича, Журавель стал доказывать, что «брат» не украл, а всего, мол, купил, так что никакого греха на нем, дескать, нет. И вообще, мол, что приносит пользу вере и верующим, то бог благословляет. Не могу сказать, что сам я без греха. Когда строился, не мог достать несколько бревен. Пришлось их тайком срубить с «братьями». Так потом меня совесть замучила. Покаялся я Петру Журавель, а он мне — да забудь ты, брат, об этом, тебе на пользу, значит, и богу угодно... Чем больше присматривался я к жизни моих единоверцев, тем больше убеждался, что они нарушают многие заповеди. И мне стало больно за свое былое донкихотство — я боролся за очищение веры от лжепророчеств и не видел, как рядом эту веру заляпали разными грехами, куда более пакостными.

Тяжело переживал я новое разочарование. Но и оно не убило моей веры. Каждому воздастся по его грехам и по его делам, решил я. Если плох слуга, то это еще не значит, что плох и господин.

Я по-прежнему ходил на молитвенные собрания, по-прежнему проповедовал, но все больше и больше размышлял над сущностью веры, ее смыслом, над тем, что говорит учение и что показывает жизнь.

Так проходили месяц за месяцем, год за годом... Весь смысл моей жизни сосредоточился в проповеди и молитве, молитве и проповеди.

Была у нас в общине парализованная девушка. Уже после того как ее разбил паралич, она приняла водное крещение и крещение «духом святым». Согласно вероученшо, бог либо испытывает болезнью веру человека, либо наказывает его за грехи. И до того мне стало жалко ее, что я стал размышлять над тем, каким же должен быть ее грех, если за него последовало такое наказание?

Если господь испытывал ее веру, думал я, то после того, как она приняла оба крещения, веровала и не роптала, ее надо было бы исцелить. Если же она наказана, то почему ей не прощен грех, если господь допустил ее в число «избранных», то есть получивших крещение «духом святым»? Может, господь просто забыл про нее или ждет какого-нибудь повода, чтобы проявить свою милость? И я стал молиться за нее.

Я молился и один, и вместе с другими единоверцами. Молился день за днем, самозабвенно и неистово.

Господи, молился я, обрати свою милость на эту девушку, если ты такой, каким я тебя представляю, ты не пройдешь мимо нее! Ведь это же ты сказал — где собрались двое или трое во имя твое, там я среди них, и если будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе: перейди отсюда туда — и она перейдет и ничего не будет невозможного для вас!

И после одной из особенно страстных молитв я вдруг с ужасом подумал: «А что если там, куда я взываю, пустота?»

Помню, как страшна была эта мысль. Я содрогнулся и от этого открытия, и от страха перед собственной дерзостью. Но страх тут же отступил, зато навалилось отчаяние.

Ночью я не смог сомкнуть глаз ни на одну минуту. Потеряв бога, я стал искать его. Я перебирал всю свою жизнь, судорожно пытаясь уцепиться за былую убежденность, ибо пусто и жутко было мне без бога. Но в памяти возникали лишь те случаи, когда я и раньше вставал в тупик, но отмахивался от собственного недоумения тем, что это для меня пока непостижимо, что есть в этом высший смысл, еще скрытый от меня. Я пытался вспомнить все, что укрепляло и питало мою веру, но и там не мог отыскать бога. Не было его ни в пророчествах, ни в иноговорении, не было его ни в проповедях, ни в молитвах. И сами библейские тексты предстали передо мной по-новому, обнажились своими противоречиями, повелевая то любить, то ненавидеть, то все прощать, то за все платить той же платой...

Я обращался к иноговорению, но и в нем не обнаруживал истины. С самого детства считал я полноценным верующим лишь того, кто был крещен «духом святым»,то есть получил дар говорения на языках иных. И наши проповедники, и сам я, готовя верующих к крещению «духом святым», ссылались на слова Христа о неотступной молитве, внушали, что молиться необходимо до тех пор, пока бог по неотступности молящегося не пошлет ему «духа святого», знамением чего и является говорение на иных языках.

После длительного поста, наставления и покаяния желающий получить крещение начинал длительную непрерывную молитву. «Дай, дай, господи, дай...», или же: «Крести, крести, господи, крести...», или: «Излей, господи, излей, излей...» — молил он, как правило, час за часом. Чтобы помочь ему, все присутствующие в молитвенном собрании тоже начинали громко молиться. И вскоре в общем шуме невозможно было понять, кто, на каком языке и о чем молится. Наконец все постепенно затихали, и только желающий получить крещение продолжал исступленно взывать к богу. И если язык у него начинал заплетаться, речь становилась лепечущей, нечленораздельной, а сам он впадал в экстаз, то считалось, что он исполнился «духа святого».

Случалось, что люди с крепкой психикой долго не могли привести себя в такое состояние, и тогда на помощь им приходили старшие «братья» и «сестры», имеющие «дар воспоможения». Когда язык молящегося начинал заплетаться, они присоединялись к его молитве и требовали, чтобы он повторял за ними слова на ином языке. Если молящемуся это удавалось, то тогда тоже считалось, что на него сошел «дух святой». И если в молитвенном собрании присутствовал кто-либо, имеющий дар истолкования языков, то он пояснял верующим, что именно говорит бог устами молящегося на иных языках. Не раз и не два приводил я на молитвенных собраниях слова апостола Павла: «...кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом».

Долгие годы воспринимал я говорение на иных языках как одно из убедительных свидетельств нашей причастности к сокровенным тайнам веры. Я уже знал, что, критикуя нашу позицию, баптисты приводили слова апостола Павла из того же первого послания к Коринфянам: «...если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием... Так если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер... Я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим... нежели тьму слов на незнакомом языке». И еще: «Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие,— то не скажут ли, что вы беснуетесь?»

Мы на эти слова апостола Павла приводили другие, и спор всякий раз заходил в тупик.

Но в ту ночь, мысленно перебирая и прошлую жизнь, и библейские тексты, я вдруг задумался над тем, что когда бог исполнил апостолов «духа святого», то, как сказано во второй главе «Деяний апостолов» «собрался народ, и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собой... как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились».

Значит, поразился я своему открытию, когда бог излил на апостолов «духа святого» и те стали говорить на иных языках, то это были родные языки присутствующих людей. Господь давал апостолам не иные языки вообще, а родные языки тех людей, к которым они обращались, чтобы их могли понять! Так что общего, подумал я, между говорением на родном языке твоего собеседника и иноговорением моих единоверцев, которых никто не в состоянии понять? Не больше, чем у зерна с мякиной! Можно, конечно, возразить, что тот, кто молится «на незнакомом языке, тот говорит не людям, а богу... он тайны говорит духом». Но если богу, да еще тайны, зачем тогда дар истолкования? Богу истолкование не нужно, а верующим ни к чему тайны, предназначенные для бога. Если же истолкование для верующих, то тогда почему не говорить на их родном языке, как это делали апостолы? Нет ответа на этот вопрос. И, значит, нет в говорении на иных языках истины, как нет ее и в пророчествах!

А если нет истины в говорении на иных языках, то кому и зачем нужно и крещение «духом святым», и само иноговорение, оставляющее тяжелое ощущение даже у самых бывалых и крепких в вере? Кому нужно, чтобы калечились судьбы людей, которые, не выдержав огромную нагрузку, попадают в психиатрические больницы? Сколько я знаю таких! Это и Валентина Вовк, бывшая работница «Запорожстали», и Николай Павленко из Запорожья, и многие другие. Недаром же целый ряд общин наших единоверцев отказались от иноговорения, признав, что нет в нем истины, а вреда много. И если не нужно оно ни богу, ни верующим, то кому тогда? И почему наши руководители так упорно отстаивают истинность говорения на иных языках, называя тех единоверцев, что отказались от него, предателями Христа? Не потому ли, что признать иноговорение заблуждением, так же как и признать ложными лжепророчества,— значит признать собственное непонимание основных откровений учения, то есть навсегда утратить свой авторитет среди верующих и власть над ними?

Нет, не мог отыскать я истины в говорении на иных языках, как не мог отыскать ее и в пророчествах. Не было ее и в других духовных дарах. Ни в даре воспоможения, ни в даре истолкования, ни в даре чудотворения.

И опять вспоминал я, сколько сам молился об исцелении больных и сколько раз присутствовал на таких молениях, совершаемых видными чудотворцами пятидесятничества. Чаще всего молитвы не достигали своей цели. Значит, такова божья воля — разводили руками верующие вслед за чудотворцами. Но бывало, что вслед за молитвой наступало исцеление, и тогда слух об этом разносился по всем общинам.

Долгие годы я верил в дар чудотворения так же безоговорочно, как в пророчества и в иноговорение. Но так же как и с пророчествами, только несколько позднее, сопоставление учения с действительностью заставило меня задуматься над истинностью и этого, последнего из духовных даров, остававшегося для меня до той поры несомненным.

Я перебирал в памяти все хорошо известные мне случаи исцеления и не находил в них чудес. Наоборот, чем больше размышлял я над ними, тем больше убеждался, что созданный впоследствии ореол чуда прочно затмевал вполне естественные и легко объяснимые причины выздоровления того или иного верующего. И чем больше проходило времени, тем больше правда подменялась вымыслом. Как и пророки и говорящие на иных языках, чудотворцы, как правило, искренне убеждены в действительности того, во что они верили, то есть в то, что произошло именно чудо и что это по их молитве бог послал больному исцеление. Но правда и то, что среди чудотворцев, так же как и среди пророков, были люди, в глубине души понимающие, что в совершаемых ими исцелениях и в провозглашаемых пророчествах нет ничего сверхъ-естественного, но обманывающие верующих во имя укрепления их религиозности и своего авторитета. А верующие, жаждущие чуда как подтверждения своих убеждений и надежд на жизнь вечную, на заступничество и особую милость бога, конечно же подсознательно стремились увидеть не то, что их может разочаровать и огорчить, а то, что способно поддержать и укрепить их веру. Долгие годы так же относился ко всем таинствам нашего вероучения и я. Но теперь, глядя на них непредубежденным взглядом, я не мог обнаружить в них ничего, что подтверждало бы мои прежние представления о них.

Много случаев исцеления перебрал я в своей памяти, и ни один из них не помог мне в моей попытке вновь отыскать бога и вернуть былую веру.

Помню, с каким восторгом рассказывали друг другу верующие об исцелении жителя Запорожья Якова Кобылинского. Слух об этом случае чудотворения разнесся чуть ли не по всем общинам наших единоверцев. И чем дальше, тем сильнее то, что говорили об этом исцелении верующие, не походило на то, что произошло на самом деле. Больше того, сам «брат» Яков после объяснений проповедников безоговорочно уверовал в чудесный характер своего выздоровления.

А началось все с того, что в 1972 году у него произошло обострение болезни почек. Казалось бы, в полном соответствии с законами вероучения Кобылинский должен был бы положиться на божью волю и на чудотворцев. Ведь сказано в книге «Притчей Соломоновых»: «...кого любит господь, того наказывает...» Если следовать вероучению, то «брат» Яков не должен был бы противиться божьему наказанию. Но когда грянула беда, он, как и большинство моих единоверцев, сразу же забыл и о молитве как самом надежном способе исцеления, и о чудотворцах и конечно же обратился к врачам. «Скорая помощь» в тяжелом состоянии доставила его в урологическое отделение городской больницы. Однако единоверцы Якова не сочли его поступок противоречащим вероучению,— ведь и сами они, серьезно заболев, обращались не только и не столько к молитвам, сколько к врачам.

В общине был объявлен пост с молитвой об исцелении «брата» Якова. Но ни пост, ни молитва не помогали. Кобылинский по-прежнему находился в тяжелом состоянии. Тогда из Прибалтики пригласили исцелителей, которые слыли знаменитыми чудотворцами. Но и прибалтийские чудотворцы оказались бессильными. Чуда не происходило, и в общине поднялся ропот. Одни считали, что чудотворцы молятся без усердия, другие говорил и, что «брат» Яков, видно, сильно согрешил передгосподом, третьи начали сомневаться и в даре чудотворцев, и в даре чудотворения вообще. Надо было срочно как-то спасать положение, и пророк Прохоренко из деревни Кислычеватая Томаковского района изрек, что бог, мол, не посылает «брату» Якову исцеления потому, что он, находясь в больнице, молится не на коленях, а лежа в постели и укрывшись одеялом.