Воры и грабители Стамбула отлично знали Ормана Кырана. Он был хозяином в любом деле и оставался господином в тюрьме. Его боялись как огня. Орман много не говорил— ослушаться его не смел никто.
Как-то раз он приказал одному карманнику принести табаку. Тот протянул кисет с махоркой.
— Эге-ге! — сказал Орман Кыран.— Я тебя не за махоркой посылал! Хитер ты, братец, ворону за соловья продать хочешь!
Этого было достаточно, чтобы свита Ормана до полусмерти избила нерасторопного молодого воришку.
— Эй, ты! —то и дело выкрикивал Орман Кыран.—
Подай то-то и то-то!
Подобострастно выполняли его приказы все уголовники.
Часто сами они оставались голодными, крали у товарищей, выменивали что угодно, лишь бы не разгневать Ормана.
Особенно доставалось новичкам. Власть Ормана над ними поддерживали «свои» — бывалые уголовники. Они вершили суд, а на суде и прокурором и председателем был тот же Орман.
— Не бросайся в огонь из дыма! — предупреждали «новичка», сопровождая нравоучение увесистыми подзатыльниками.— Хочешь жить в мире, будь слепым, глухим и немым! Марш на место!
— Хлеба Ормануэфенди! Кофе сюда!.. Эй, как тебя, ложку!..— распоряжались «придворные» Ормана.
А тому чужая курица казалась гусем. Жадность росла вместе с властью.
Порой он отбирал даже то, что не нужно было ни ему, ни его подручным.
Турецкая пословица говорит: «Дурной сосед вредит семи деревням».
Тирании Ормана подчинялась вся тюрьма. Во всех камерах командовали «свои» — младшие орманы. И недаром уголовники втихомолку называли его Паразитом.
Селима только что втолкнули в камеру Ормана. Лицо его помрачнело, когда он исподлобья осмотрелся вокруг и встретился глазами с Паразитом.
— Эй! — окликнул его Орман. Селим пе ответил.
— Эй, новый! — повторил Орман.
Но и на этот раз Селим не удостоил его ответом.
— У тебя сахар есть? — не унимался старый бандит.
— Есть.
— Давай его сюда!
— Зачем?
— Не твое дело! Сказано «давай» — и давай! Селим усмехнулся:
— Сахаром я могу поделиться только с товарищем!
И он спокойно, без тени страха посмотрел в глаза Паразиту. Камера притихла.
— Но-но, ты! — громко произнес кто-то из «придворных».— Здесь и корабли тонули, так куда ж ты прешься со своей дырявой лодкой! Телега не тронется, пока не подмажешь! Гляди!
— Я не верблюд, чтоб становиться на колени вместе с верблюдами перед вашим облезлым волком! — ответил Селим.
Эти его слова задели сразу и свиту и самого Ормана:
он был лыс, волосы его неопределенного цвета, торчавшие клочьями, серые лохмотья и злые глаза впрямь делали его похожим на старого, дряхлого волка.
— Едешь через мост — плати пошлину! — грозно произнес тот же «придворный».— Не попади под ноготь, малый!
— Сила портит игру,— нимало не смутившись, возразил Селим.— Не поднимай голос, не Паша!
— Я таких знаю! — бросил Орман. Он почувствовал, что требуется его вмешательство.
— Кто много знает, тот часто попадает пальцем в небо! — парировал Селим.
— Ишь ты! — снова заговорил Орман.— Тебе как человеку совет дают, а ты огрызаешься. Рыбак, рыбак, привыкай к мутной воде!
— Мне ваши советы не нужны!
— Сахар давай! — прикрикнул Орман, свесившись с нар.— Я с тобой разговоры разговаривать не стану!
— Голову — отдам, а сахар — вот! — И Селим показал предводителю камеры кукиш.
— Делай добро — и бросай его в море, сын мой! — неожиданно вмешался в разговор какой-то тип с ханжеским лицом.— Я — мулла и говорю тебе, сын мой: бросишь добро в море, пусть рыбы не узнают — узнает господь аллах наш всевышний и одарит тебя щедро.
С этими словами мулла двинулся на Селима.
— Сахар давай, муравей! Сахар на бочку! Последний
раз говорю! — крикнул Орман.
Селим как ни в чем не бывало стал укладывать свой мешок на нары.
Орман небрежным движением руки подозвал одного из своих:
— Нары очистить! Подозвал второго:
— Проехать по роже!
— Не подходить! Перережу всех!
И тут произошло небывалое.
Держась на почтительном расстоянии, необычным для него, робким, примирительным тоном Паразит спросил:
— Ты свой?
— Я рабочий! — ответил Селим.
И, не обращая ни на кого внимания, аккуратно положил на нары свои вещи.