Но вот замелькала настоящая зелень. Лиственный лес. На мгновение вид деревьев отвлек Селима. Он много раз замечал, что даже в самые тяжелые минуты, когда теряешь все, к чему привык, что тебе мило, особенно дорога природа.

Машина, набрав скорость, шла в гору. Становилось прохладнее. Они поднимались на Улудаг! У подножия его

виднелись артезианские колодцы. Селим узнал места, где ему уже приходилось бывать по заданию партии. Всю Анатолию исколесил он вдоль и поперек.

Внезапно его осенила догадка. Улудаг... Значит, его везут в Бурсу, в знаменитую Бурскую тюрьму!.. Сердце его сжалось.

«Ешил Бурса» — «Зеленая Бурса» — так называют древнюю столицу османов. Сказочная красота этого города славится по всей стране. Платаны, сикоморы, тутовые деревья... Ломбардские тополя, посаженные длинными прямыми рядами. Обилие воды и пышная растительность выделяют Бурсу среди всех городов Анатолии. С какой бы стороны ни приближался путешественник к зеленому городу, отовсюду открываются пленительные виды.

Едешь с севера, по равнине,— и выплывают белые минареты. Спускаешься с южных гор — и видишь среди домов в типично восточном, легком и мудром стиле глубокие ущелья горных потоков, перерезанные мостами старинной архитектуры. Белизна мечетей, серебро тополей и — зелень, зелень, в которой можно захлебнуться, дыша...

Тюрьма в Бурсе была одной из самых больших (на четыреста — шестьсот заключенных), одной из самых страшных тюрем.

Главное ее здание стояло посредине двора, обнесенное забором трехметровой высоты. Оно было построено в виде огромного креста. Четыре коридора — по четырем крылам креста — на каждом этаже просматривались надзирателем, стоявшим в центре. В коридорах вдоль стен стояли высокие железные решетки, и, если заключенного выводили в коридор, он опять-таки оставался за решеткой.

...Селима привели к следователю, славившемуся своей свирепостью. Здесь Селим увидел обычную для турецкой тюрьмы картину. Перед следователем и двумя его подручными (одного из них — надзирателя по прозвищу Гадюка — Селим уже знал) стояла женщина с залитым кровью лицом, в порванном платье. Это была Айтен, работница табачной фабрики, смелая пропагандистка, которую давно полюбили кайсерийские пролетарии.

Снова с болью подумал Селим, что, быть может, из-за его оплошности палачи мучают Айтен. И ее ли одну!

А между тем следователь продолжал свое дело.

— Знаешь его? — обратился он к Айтен, кивнув в сторону Селима.

— Нет,— спокойно отвечала Айтен.

Следователь сделал знак палачам. Гадюка и второй подручный снова стали безжалостно избивать Айтен. Еще удар — и они убьют ее... Одним прыжком Селим оказался рядом с Гадюкой, вцепился в его горло. Тогда на Селима накинулись аскеры, ударили его сзади, по затылку, чем-то тяжелым. Потом стали отливать водой. Едва он открыл глаза, его заставили встать. И снова он увидел окровавленную Айтен.

— Что бросаешься, голубчик? — спросил следователь.— Значит, вы все-таки знакомы? А?

—  Нет,— твердо ответил Селим.— Просто не видел еще людей, которые могут так... Матери бы вашей такое!..

Следователь притворился, будто не расслышал слов Селима. Он понимал, что еще раз избить заключенного — значит оттянуть следствие. А ему хотелось поскорее сооб¬щить начальству что-нибудь новое.

Нагло глядя Селиму в глаза, следователь крикнул!

— Подойди!

Толчок в спину — и Селим очутился перед самым столом. Теперь он мог разглядеть лицо следователя. Лоб- в сетке морщин. Нос тонкий и красивый. Ужасны на этом лице глаза. Издали они казались просто холодными, а вблизи пугали своей безжизненностью — кошачьи, удлиненные зрачки и желтые белки! «Запомни это лицо»,— сказал себе Селим.

Надо быть поистине храбрым человеком, беззаветно убежденным в правоте своего дела, чтобы в такую минуту думать о будущей расправе с врагом. Но мысль о возмез¬дии воодушевила Селима, он выпрямился, ему сразу стало легче.

— Имя? — бросил следователь. — Фамилия? Вероисповедание? Возраст?

Неожиданно следователь предложил ему сесть.

Селим сел. Так же неожиданно следователь улыбнулся.

— Бейэфеиди,— вкрадчиво начал он,— я прошу извинить меня за некоторую горячность. Людям нашей профессии нервов не полагается. Видит аллах, мы не желаем вам зла... Вы только обязаны, как всякий гражданин свободного джумхуриета, посильно помочь правосудию уяснить истину. Мы не требуем от вас чего-то особенного... Расскажите нам только, что вы знаете о кайсерийских коммунистах... Вы ведь ездили в Кайсери? Селим молчал.

— Дорогой друг,—растягивая рот, улыбался следователь,— поймите же наконец, что нам все известно.

Известно так же, как и то, что вы были курьером Цека.

Что? Значит, они знают его как курьера! И только! Вот это здорово! Значит, надо только выдержать, и тогда... Тогда можно спасти всю организацию... А потом... потом найти и провокатора.

Следователь продолжал:

—  Не надо попусту упрямиться, не надо, дорогой...

Селим решил поддержать игру следователя, прикинуться наивным, простодушным рабочим парнем.

— Простите, бей,— притворно робея, тихо заговорил он.— А что это была за женщина передо мной? Мне было так тяжело смотреть... Она, наверно, очень виновата?

Большое преступление?

Следователь бросил на арестованного колючий взгляд. Но, увидев чистые, ясные глаза «рабочего парня», взял себя в руки и добродушно махнул рукой, как бы говоря: «Эх, стоит ли об этом!» Потом приказал Гадюке принести чаю.

— Вы не откажетесь? — вежливо обратился он к Селиму.

Тот отрицательно мотнул головой. Все-таки надзиратель принес два стакана и один из них поставил перед следователем, другой — перед Селимом. Уже целый месяц — с тех пор, как он попал в тюрьму — Селим не пил настоящего чая.

Ему так хотелось сделать хоть глоток! Но нет, он не

примет угощения палача! И Селим вместе со стулом решительно отодвинулся.   '

— Ну хорошо, — продолжал следователь. — Значит,

мы с вами условились: вы будете говорить правду, только правду, а мы, со своей стороны, сделаем все возможное,

чтобы облегчить вашу участь. В случае полного признания вам обеспечена свобода. Где же вы встречались с этой женщиной? Как ее настоящее имя?

«Слова — как соленые сладости»,— подумал Селим и, изобразив удивление, взглянул на следователя.

— Я не знаю, кто она такая,— мягко возразил он. Следователь опять вежливо улыбнулся:

— Полно, дорогой мой.

— Если бы я знал, бей! — Селим продолжал искусно притворяться простаком.

— Садитесь, садитесь, — замахал руками следователь.

Но по выражению лица Селима он сразу понял, что ничего не добьется. Лаской, обманом такого не возьмешь, Надо пугать, мучить.

Следователь двумя пальцами погладил свой стакан с чаем. И тут ему в голову пришла «идея». Задав еще два-три вопроса и не получив удовлетворительного ответа, он резким движением выплеснул горячий чай в лицо Селима:

— Ты что, сволочь, хайван, думаешь — если с тобой,

как с человеком, говорят, так и зазнаваться можно? На!

Селим закрыл лицо руками, но сдержал стон. Следующий допрос состоялся через неделю.

— Как поживаем? — спросил следователь.

Глаза его снова приобрели обычное холодное выражение.

Маскировка больше была не нужна.

Селим молчал.

Следователь довольно долго и, что называется, с чувством, с толком произносил напыщенную тираду. Потом прошло несколько томительных минут молчания, а потом...

Потом Селима связали, с размаху бросили на цементвый пол. Тюремщики истязали его, топтали, били, били...

— Скажешь?.. Молчишь?.. Получай еще!

Следующие недели принесли Селиму новые муки. Его не оставляли в покое, чтобы не дать ему собраться с мыслями.

Но Селим не отступал, не сдавался.

Тогда тюремщики решили использовать его имя для того, чтобы оклеветать других коммунистов.

Коммунисты знают друг друга, решил следователь  сфабриковал   фальшивку.    К   следователю   вызвали Назыма.

С известным поэтом нельзя было разговаривать так, как с обыкновенными заключенными. Дело могло получить огласку, и тогда, чтобы продемонстрировать свою справедливость и беспристрастие, прокуратура с легкостью избавилась бы от неумелого следователя. Кроме того, Назым был уже осужден на предельный срок заключения. Поэтому наступление на него велось иначе.

Ему сулили всякие льготы и даже свободу в обмен на предательство.

— Взгляните сюда, бейэфенди,— обратился к нему

следователь, указывая подбородком на стол, где лежало несколько фотографий.

Следователь перетасовал их, как карты, затем стал бросать на стол одну за другой. Делал он это медленно, внимательно наблюдая за выражением лица Назыма. Но тот отвел взгляд от стола и спокойно посмотрел на следователя.

Следователь захлопнул папку с фотографиями, подумал минуту, а потом неожиданно изрек:

— Ваш товарищ оказался покладистее. Познакомьтесь, вот!

Назым не поверил своим глазам, увидев подпись Селима, хотя в это время он уже знал точно: Селим не убит, как было сказано в телеграмме, поступившей ночью, а жив и сидит в этой же Бурской тюрьме.

В его руках было заявление, написанное рукой Селима. Он писал, что не только готов рассказать всю правду, но и впредь будет верно служить тайным агентом первого отделения, если его выпустят на свободу.

Назым мог ожидать чего угодно, но только не этого. Он готов был изорвать этот проклятый листок.

—  Э, дайтека, дайте сюда,— сказал следователь.

Отобрав у Назыма бумагу и положив ее на стол, он

ловким щелчком раскрыл золотой портсигар с бриллиантовым турецким гербом и протянул Назыму:

—  Пожалуйста, бейэфенди. Назым мотнул головой.

Он смотрел куда-то за окно, думая все об одном и том же: неужели Селим... Неужели даже Селим?.. Он хорош знал его почерк. Заявление написано им самим... Нет, это, без сомнения, искусная подделка...

Следователь настороженно выжидал.

Но Назым не потерял самообладания. «Как я смею не верить Селиму!» — подумал он.

— Что это за Селим? При чем тут я? — сказал он, холодно взглянув на следователя.— Верните бумажку тому, кто ее писал. Вам отлично известен ее автор.— Здесь Назым сделал многозначительную паузу.— А я такого человека не знаю и знать не хочу.

Больше Назыма по этому делу не вызывали.