Соловей,соловей как я расскажу вам интересную сказку про соловья

Синяя свежая ночь. Черемуховые кусты у воды. Ни шороха, ни звука. И вдруг удивительно: будто стонет черная желна, угукает филин, вопит неведомая лесная нечисть и тут русалочьим смехом, дивным свистом перемежит, раскатится, разнесется и замрет.

— Иди... иди... иди...— зовет кто-то.

— Чо-чо-чо-чо-чо,— заговаривают темень, кусты.

— Угу-гу-гу-гу... угу...

— Чо-чо-чо-чо-чо,— отзывается темный берег. Соловьиные  места. На  Урале  они располагаются  по ручьям и сырым займищам с высокой, еще не подкошенной в июне травой, по мелким речонкам с насквозь видным галечным и песчаным дном, плутающим в распаханных полях, меж ложков и оврагов.

На черноземных берегах речек растет урема — тихие кусты ракитника, кое-где. размеженные березкой или осиной. Но главным образом берега речонок застилает черемушник. Черемуха, черная и гибкая, весной немилосердно обламываемая любителями ее горько пахучих цветов, забелевших в майском пасмурном холоде, а летом сплошь осыпанная глянцем вяжущих ягод, дает такую буйную корневую поросль, через которую ни пройти, ни проехать, разве как-нибудь проломиться к воде. Часто по ее прямостойным побегам ползет и вьется северный хмель, вьюнки висят лешачьими бородами. Зубчатолистая жальница-крапива стережет и пугает всякого.

Листья, вьюнки, крапива и хмель... Тут полным-полно насекомых. В зеленом сумраке порхают красные стрекозки, голубянки роятся и  вьются над солнечным пятном.

Глубь уремы полна темнотой, и не скоро заметишь там соловья, словно бы самую душу зеленых дебрей, их голос и сказку.

Соловьи прилетают не так уж поздно в сравнении со всякой южной птицей. Еще до распускания первых листьев являются они в любимые места, но в холодную погоду совсем не показывают себя. Не поют. Самых ранних соловьев видал я восьмого мая. Тихонько перебегали они в голом черемушнике, быстро скрываясь из глаз.

Числу к 11, 15-му соловьи начинают петь, сперва робко и немного, на первой заре, а чем теплее становится, тем дольше. Идешь соловьиной речонкой, полями, и вдруг он защелкает в береговых кустах.

Екнет сердце охотника. Прилетел... И. слушаешь, слушаешь его. Знали бы вы, как хорошо услыхать первого  соловья. Сколько морозных дней прошло, сколько снегов, сколько зимней тоски...

Весна гуляет по земле. Жаворонки поют, поют над полями. Еще рано. Нет солнышка. А уж светло, свежо на востоке. Редкий туман жмется в низинки. И пахнет холодом, и проснувшейся землей, и сырой, обомлевшей за ночь травкой, и светлыми черемуховыми почками.

Самого соловья не увидишь. Он сливается в кустах с ржавым тоном жухлой листвы и коричневой корой веток. Разве что перелетит, тогда скорей обозначит себя. И странно: сперва заметишь дрогнувшую ветку, а потом уже неясную тень птицы.

Он не боязлив. Иные соловьи, из молодых, конечно, подпускают шага на три. Проберешься в чащу, тихо сидишь в уреме, следя за соловьем.

Подробно поговорим и изучим интереснее соловья!

Птичка крупноватая, но поменьше певчего дрозда, лупоглазо-удивленная и очень изящная, как-то благородно точеная, перебегает по земле, быстро ворошит клювом листья. Иногда она стремительно схватывает что-то. Останавливается, насторожив голову, красиво поворачивая хвост вверх, вбок и вниз.

Она поглядывает на меня, точно прикидывает: опасно? нет?

Видимо, решив, что большой беды не случится, соловей принимается за прерванные занятия.

Я проверял не раз, что ищут соловьи под опавшим листом. Разгребал его осторожно и всегда находил желтые твердые личинки жуков-щелкунов, тех самых, что удивляли нас в детстве умением прижимать усы, прогибаться и подскакивать с легким щелчком, едва перевернешь их на спину. Всякому, кто копал полевую картошку, знакомы эти личинки-проволочники, насквозь буравящие гниловатые клубни.

Время от времени соловей издает негромкое «фи... фи... фи...», а когда настораживается, слышен глухой и приятный храп: «кррр... каррр...»

Но вот птичка «насбиралась», легко порхнула на удобный сучок. С минуту соловей сидит в задумчивости, взъерошив перо, точно великий маэстро, которому давно нет дела до слушателей, и он, не стесняясь их, задумался попросту: что бы исполнить сейчас?

И вот такое ясное звучно-глубокое «фьи-у-вить...». Соловей запел. Всегда смешны, хоть небезосновательны, попытки звуками нашей речи передать соловьиную песню. Она так своеобразна, так странно сладка, дика, нежна, так необычайны издаваемые птицей высвисты и крики, что трогают до озноба. Особенно, если слушать соловья до утренней зари, когда кругом тьма и тишина, а поле, и звезды, и черные кусты тоже слушают, слушают. Слушают и молчат... Только так, узнав соловьев, понял я, как откровение, стихи Толстого, например его «Родину». Помните;

Край ты мой, родимый край! Конский бег на воле. В небе крик орлиных стай, Волчий голос в поле. Гой ты, Родина моя, Гой ты, бор дремучий, Свист полночный соловья, Ветер, снег да тучи.

Лучшие песни,которые вы сможете услышать в лесу-это конечно-же настоящие соловьиные песни

Песни соловьев в полную силу начинаются с двадцатых чисел мая. К этому времени на занятые самцами участки прилетают  соловьихи. Они появляются примерно  через  неделю, много через две после прилета самцов и так же внезапно, ибо летят ночью. С первого дня прилета соловей . гоняется за своей рыжей, точь-в-точь похожей на него, соловьихой, ухаживает за ней. Их постоянно можно видеть вместе. И стоит ей куда-нибудь отлететь, как самец беспокойно кричит и кидается на поиски.

А уже через неделю в самом захламленном, заросшем травой и молодыми побегами месте соловьи строят гнездо. Я не раз находил эти рыхлые, словно наспех свитые из сухих травинок гнезда с розовато-коричневыми яичками. Они помещались то меж корнями черемухи, то под весом приросших к земле ветвей, даже под кучами сухих, нарубленных с осени веток.

Там же встречал я позднее темноватых и крапчатых снизу (признак родства с дроздами) шустрых соловьят. Уже на девятый-десятый день они убегают из гнезда и шмыгают по уреме, как мыши, помаленьку привыкая к самостоятельности.

Они ловят и стерегут всякую живность, бегающую по теплой листовой подстилке уремы. Они подкарауливают жучков, склевывают пауков, гоняются за мошкарой и пяденицами и сами часто становятся добычей горностаев, ласок и хорьков, всегда живущих в таких дебрях. Очень помогает соловьям бесподобное умение прятаться, затаиваться, замирая на минуту и более. Птички делают это часто. Как же трудно различить такого окаменевшего вдруг соловья среди листьев, травы и веток!

Вывелись птенцы. Пение соловьев стихает. Да и одних ли соловьев? Откуковала горюнья-кукушка. Не слышно печальных строф дубровника. Молчит варакушка. Утихли жаворонки в полях. К августу птицы становятся незаметны. Идет линька — трудное время. Всякая птица норовит укрыться подальше от врагов, а соловья и подавно не увидишь. Только по редкому призывному фиканыо узнаешь, что он еще тут. А в первые числа сентября ударят холодные утренники, и пойдет соловьиный ночной отлет — не известный никому.

В отлетные солнечные дни вспугивал я иногда соловьев прямо дома, в огороде, в малиннике. Они держались всегда поодиночке. Никогда — ни весной, ни осенью — не замечал я соловьиных стай. Выпорхнет рыжая тихая птица, канет в широкий куст. И жаль станет. Теперь уж до новой весны не услышишь ее ключевый голос.

Отличное пение соловьев, однако, не причина для их массовой ловли. Вы никогда не увидите соловья на птичьем рынке рядом с обычными чижами и снегирями. На весь наш миллионный Свердловск не наберется и трех охотников, у кого бы жили, а главное, пели соловьи. Слишком трудно содержание нежных птиц для неопытного любителя. Ведь соловей не какой-нибудь зерноядный щегол — коноплю и семечки не ест. Подавай ему муравьиные яйца, мучных хрущей, живых тараканов, и тертую морковь, и вареную телятину, и рубленое яичко вкрутую. Иначе капризная птица петь не станет, а поет соловей немного — месяца два-три в году. Остальное время он молчит, как немой,  быстро  разочаровывая  нетерпеливых любителей.

И все-таки я очень любил соловьиную охоту. К тому же, тогда я работал в школе, и как было не показать ребятам звонкоголосую русскую красу? Иные ведь про соловьев на Урале слыхом не слышали.

Еще не капало с крыш и снегом мело в окна, а я уже начинал обдумывать, где буду искать дорогую птицу. Переберешь в уме все знакомые речки, торфяники, болотца и мочажины. Везде будут соловьи, да ведь поймать-то надо лучшего из лучших. По песне они очень различны. Молоденькие соловьи-первогодки и поют все равно как молодые петушки — хрипло и бедно. Два-три колена — и все тут. Зато меж старых птиц попадаются — до двадцати колен дают самых невероятных. Мне же надо было соловья не простого, а с лешевой дудкой — есть такое у них дикое и прекрасное басовое колено, будто бы сам леший кричит: «ого-го-го-го, у-гу-гу-гу-гу». Такое под силу редкому соловью — на сотню одного не разыщешь. И ловить соловья надо как можно раньше, с прилета, пока он не загнездился. Соловьев от пары только подлец и браконьер ловит. И все равно птица у него не запоет, погибнет скорее всего.

С первых чисел мая начинаешь готовиться. Пересмотришь, перечинишь сеть-лучок. Сто раз попробуешь, как он кроет. Даже ночами не спится. А весна, как назло, едва бредет и то дождичек, то снег подсыпает. После первого мая часты такие озимки. Глянешь поутру — белым-бело, а на черемухе, на тополях почки вот-вот лопнут, и горихвостка на заборе сидит, дрожит хвостиком. Вечерами, а когда позволяет время,— и утром, уезжаешь слушать соловьев: не явились ли? Ходишь, ходишь по речкам... Нет. Уже и варакушки поют в уреме, пеночки рассыпают переливчатый голосок. Нет соловьев. Холодно... Наконец потеплеет словно. Пасмурный такой, темный вечер. Заря уж едва тлеет. И вот он начал!

Дня три бегаешь, не щадя ног, пока выберешь по песне. Редка дешева дудка. Зато услышишь — с места не сойдешь.

Иду я однажды по речке Шиловке и слышу: гремит соловей. Дудку дает неслыханную. Следуют и другие колена чередом: гусачок, кукушкин перелет, иволга и дроздовый накрик, и все это соловьиной дробью с перещелком покрывается, да как чисто! Стал я его высматривать, подходить. Вижу: соловей крупный, статный, на высоких ножках — картинка. И не боязлив. Иные ведь пуганые соловьи на глаза не покажутся. А этот близко подпускает — то в черемушнике гремит, то на отдельную ольху невысоко взлетит. Заведет раскат, и слышу я, как у него что-то в горле чмокает, точно он воду холодную жадно пьет, не может напиться.

Теперь надо было мне найти то место, где он держится. У всякого соловья есть такой любимый куст, чаще всего сухой, погибший, в который не просунешься без риска выколоть глаза. Птичка в этом кусте сидит тихо, отдыхает, чистится, перышки оглаживает. Иногда и запоет вполголоса, будто портниха за работой.

Долго я лазал по уреме, собирал на одежду жадных весенних клещей. Их много бывает в мае в таком вот сыром мелколесье. Куст я нашел по кучкам беловатого соловьиного помета. Тоже ведь птичка-птичка, а не святым духом живет. Соловей бегал в кусте и тихонько, осторожно каркал, поводя хвостом.

Я разгреб под кустом сухие бурые листья и на влажный чернозем насыпал прикормку — горсть куколок рыжего лесного муравья и десяток мучных червей.

Прикорм на черной земле яснее видно. Птичка находит его скоро. Другой соловей через десять минут бежит к прикорму, машет своим вертячим хвостом. Поклюет — и ставь тогда лучок...

Жду я лешачью дудку, жду... Не торопится. Очень уж мудреный соловей оказался. Поет, бегает в кустах, а к прикормке не хочет подходить. Уж я его подгонял, уходил, снова возвращался — все бесполезно. В конце концов он дичиться стал. Хрустнет сучок — соловей летом за речку. Улетит и поет там в черемуховой островине, попробуй его достань.

Так ни с чем я и ушел. На другое утро, до свету еще, иду пешком. Автобусов нет. Трамваи едва из парка выволакиваются. Километров пятнадцать надо идти. Прибыл я на место, уж солнышко в полдерева поднялось. Первым долгом — под куст. Съедена прикормка! «Уж теперь-то ты, друг, попадешь! Мой будешь!»

Наладил я лучок-самокрой, веревку протянул подальше в ивовые кусты. Сел там и жду. Не слышно что-то «мою» лешеву дудку. Поздновато уж. Солнышко вовсю пригревает. Шмели кругом жундят, виснут на желтых ивовых пуховках. Весь ивняк стоит в этой цыплячьей желтизне. И даже в лицо летит липкая нежная пыльца. А бабочки кругом — траурницы, крапивницы, желтушки! Черемухой сильно пахнет. Везде она распустилась. У самых моих ног в сырой тени доцветают высокие синие медуницы. Они уже выбросили шершавые ланцетные листья. Н по ним, и под ними хлопотливо мечутся муравьи.

«Уж не они ли собрали прикормку?» — испугался я.    ' Сколько раз так бывало. Насыплешь прикормку для птиц, а соберут мураши.

Вдруг бежит кто-то там по земле. Рыжее в кустах мелькает. Он! Вот вроде бы в точок забежал. Плохо мне видно. Однако надо крыть. Дернул я шнур.

Подбежал к сети. Что за наваждение?! Прыгает в лучке голубогрудый рыжехвостик — самец варакушки, такает с испугу. А неподалеку, гляжу, соловей сидит, поводит хвостом, и вид у него, как у мальчишки, проведавшего о ребячьей засаде.

Поругался я, да делать нечего. Выпустил варакушку — все дело она мне испортила. Снова оставил прикормку и ушел с пустыми руками. Вот она, птичья охота... И еще через денек наведался. Пораньше пришел. Сижу с лучком, слушаю. Поет соловушка то на ольхе, то в ближайших черемухах, то в кусты упорхнет. Около одиннадцати исчез, замолчал. Слышно — листья в кустах шелестят. Кормится, значит, бегает где-то там у точка. Шнур я держу на весу. А сам приглядываюсь, стараюсь соловья рассмотреть. Вижу! Идет он к току. Идет! Тихонечко так, перебежками.

Дрожат у меня руки, и сердце колотится. Вот всегда так. Уж которого соловья ловлю, а не могу привыкнуть.

Подбежала птица к лучку. Встала на дужку. И так и этак голову повернет, смотрит, сторожится. Вот спрыгнула в ток. Клюет да оглядывается...

Я так сильно дернул шнур, что лучок сорвало с земли. Но соловей все-таки покрылся. Запутался в сетке. Упал я на колени, закрыл его поверх сети ладошками и засмеялся. Наверное, со стороны за сумасшедшего приняли бы. Переждал, пока пройдет дрожь, успокоился, стал тихонечко его распутывать, а он сердится, клюется и чакает.

Красавец соловей попался. Перышко к перышку. Хвост рыжий, спина коричневая, а снизу весь серый, пепельный, белогорлый. Убрал я его в матерчатую клеточку, снял снасть и пошел домой вброд через Шиловку. Море мне теперь по колено.

Переправился благополучно, даже в сапоги не заплеснул, а там песок грядой лежит. Й до того он был чистый, намытый, с золотинками, что захотелось мне его побольше набрать, жаворонкам принести.

Я снял котомку, достал походный мешок и стал нагребать песок горстями. Какое-то детское удовольствие грести песок так, руками, когда ощущаешь его тяжелую сырую прохладу.

Раскат соловья вдруг загремел позади. Я обернулся. Никого. Но раскат повторился, и вдруг дешевой дудкой закричала котомка. Это в темноте, в тесной клетушке колдовал мой соловей. Тут я в него совсем уверовал...

Дома выбрал клетку получше, с мягким верхом, с деревянными спицами. Высадил соловья, а он даже и не подумал биться. Попрыгал, попрыгал, за корм взялся. На третье утро запел. Да так чудесно запел, лучше, чем на речке. И сейчас живет у меня этот соловей. Я не запираю его клетку, и он любит бегать у меня на столе, ворошить листы бумаги. Я даю ему мучных червей, и он берет их с ладони со своим учтивым соловьиным поклоном.

Такой соловей редок. Иной бывает сильно пуглив. Долго бьется, обламывает перо. А петь начнет поздно и мало поет. Вообще соловей не из тех, что гремят по 8 месяцев в году. Самое долгое время песни — восемь весенне-летних недель да изредка осенью в октябре-ноябре. Исключений из правила слишком мало. А свежепойманная птица поет и того меньше, 3—4 недели.

Обдержанный хороший соловей начинает петь в марте, сначала неполным голосом, потом все чище и лучше, а к концу месяца в полную силу и поет так до конца июня. Все это при условии исключительно правильного питания и режима.

Питание в клетке зимой: сухое, обваренное кипятком муравьиное яйцо — 1 часть, морковь, тертая с хлебом,-1 часть и сырое говяжье мясо, перемолотое в мясорубке,1 часть.

Весь корм перемешивается и остуживается. Мясную часть время от времени заменяют рубленым крутым яйцом, вареной печенкой, сердцем или вареной говядиной.

Такая смесь называется соловьиной и пригодна решительно для всех насекомоядных птиц, а также как часть корма — зерноядным.

Ежедневно соловью дается до 15 мучных червей в два-три приема по 5 штук. Поющей птице число червей и куколок можно довести до 30, но соответственно уменьшая количество другого корма. Менее охотно птица берет ягоды: бузину, чернику, смородину, черноплодную рябину. От них соловей скидывает круглые погадки из кожуры и косточек. Любители должны знать, что соловьи склонны к ожирению, а ожиревшая птица не даст песни ни весной, ни летом.

Клетки для соловьев нужны крытые, можно невысокие, малогабаритного типа (№ 2). Хорошо, если есть тамбур с песочком, навесная или вставная купалка обязательна — птичка любит купаться и полощется каждый день. Хороша для соловья клетка ящичного типа (см. раздел о клетках). В ней он ведет себя спокойнее и, главное, не обивает перьев во время пролета.

Почти все соловьи в пролет (сентябрь и апрель) не спят ночами, беспокойно прыгают. И если бока у клетки не закрыты, птица быстро портит хвост, крылья, надклювья. Такой обтерханный соловей выглядит жалко, поет реже, а то и совсем молчит. Если ящичной клетки у вас нет, заложите боковины картоном на все время пролета и оставляйте на ночь хотя бы очень слабый свет (ночник, 15-ваттная лампа). Это правило очень важно для всех ночных пролетных птиц (дроздов, славок, камышевок).

С появлением свежего муравьиного яйца его добавляют в корм понемногу, заменяя с5гшеное, и летом дают две трети к основному корму.

Летний корм соловьев и всех насекомоядных птичек отличается лишь большой долей муравьиных яиц, а за неимением их — двойным количеством мучных червей, жуков и куколок.

Свеже-пойманную птицу соловья к суррогатному корму приучают после того, как кончит петь, постепенно отнимая свежее муравьиное яйцо и заменяя его распаренным сухим, морковью и мясом.

С меньшей охотой соловей может есть мотыля (малинку), резаных дождевых червей, мормыш, творог, хлеб в молоке, пшенную кашу и даже тертую коноплю, вылущенные семечки и рубленую вареную колбасу. Но все это лишь добавки, присадки к основному корму. Кто собирается содержать соловьев на таком корме,— не получит ничего. Чаще всего птица погибнет и уж во всяком случае не станет петь.

Живут соловьи в клетках подолгу, если уход за ними надлежащий и корм достаточно хорош. Петь восемь и даже десять лет для них не предел, не ждите только от соловья круглогодичной песни, будьте довольны им и так за его благородную простоту. Соловей ведь очень красив, когда чист, здоров и весел. Уж он найдет чем вас порадовать.

Но если вы не готовы, нет корма, нет оборудованной клетки, мучных червей, а главное, если вы рассчитываете просто на «авось и так запоет», не беритесь содержать и ловить соловьев, ничего хорошего из этого не получится.